«Гибнут шедевры, достойные стать объектами ЮНЕСКО»: познакомьтесь с командой, которая спасает архитектурные памятники по всей России

Евгений Соседов: Это очень известный московский адрес: дом Телешовых, или дом Телешова, по имени Николая Дмитриевича Телешова, советского детского писателя. На самом деле, история дома очень глубокая. Это было владение рода Толстых еще в XVIII веке, но после пожара 1812 года от усадьбы осталась сводчатая белокаменная часть подвала. В начале XIV века имение приобрели купцы Корзинкины, их потомки породнились с Телешовыми, пережили советскую власть и до сих пор владеют частью дома.

Как им удалось пережить советскую власть?

Николай Дмитриевич принял советскую власть и, в общем, внес даже определенный вклад в дело революции, поэтому удалось выжить. Их, конечно, уплотнили в 20 раз, отняли всю другую недвижимость, но у них осталась одна квартира.

То есть дом был расселен?

Да, здесь были коммуналки, в подвале находилось даже какое-то производство. А потом, в 70-е годы, часть помещений была передана обществу охраны памятников. Мы здесь в разном виде существуем до сих пор. При Телешове в доме сформировался такой литературно-поэтически-музыкальный кружок «Телешовские среды». Лидерами кружка были он и братья Бунины, а завсегдатаями — Горький, Андреев, оба Бунина, Мамин-Сибиряк. Рахманинов здесь исполнял произведения, Шаляпин пел, Гиляровский «обрабатывал» свои записки с соседней Хитровки, которые легли в основу «Москвы и москвичей».

Дом – памятник архитектуры, верно?

Да, дом – федеральный памятник. Несмотря на то, что у нас тут все довольно запущено. Недавно мы сняли линолеум и обнаружили, что под ним большей частью сохранился паркет. На самом деле, подлинное все: двери, возможно, еще начала XIX века, ручки. Вот это — единственная в Москве телефонная будка, сохранившаяся с 1818 года.

Прямо в доме? Потрясающе!

Да. Один из первых телефонных аппаратов в Москве и единственный сохранившийся. Казалось бы, неблагоприятные условия, но все сохранилось в такой подлинности.

Сколько вы здесь работаете?

Десять лет. [переходят в другую комнату] Это была мастерская Елены Андреевны. Это самая светлая комната, здесь постоянно солнце, то с одной стороны, то с другой.

Я читала ваше интервью ваше и, так понимаю, вы сознательно с юного возраста начали общественную деятельность.

Поначалу это не было, естественно, каким-то осознанным выбором. Условно говоря, под окном рубили парк, и я понимал, что что-то надо делать. Были инициативные группы, протесты, писались письма. Потом я поступил на юридический факультет и в 18 лет написал первый иск в суд (смеется) и ходил в Красногорский суд. Потом познакомился с Обществом охраны памятников, и так началась общественная работа.

Один в поле не воин?

Один, конечно, не воин. Поэтому мы так много тратим сил и времени на создание каких-то структур гражданского общества. В общем-то, большая часто нашей работы заключается в том, что мы постоянно пытаемся объединить людей, создать какие-то отделения, инициативные группы на местах, обучить их. В ВООПИК сейчас большой проект – «Школа волонтеров наследия». Мы пытаемся сформировать гражданское общество, в том числе молодежь, чтобы следующим поколениями это было нужно и интересно. Потому что отдельные люди отдельные памятники, может быть, спасут, но в целом наследие, если оно никому не будет нужно, перспектив не имеет.

А как можно выиграть в государственном суде у государства?

Как ни странно, нам удалось выиграть не один десяток судов. И по Архангельскому, и по Радонежу, и по Новому Иерусалиму — по чему только мы их ни выигрывали. Нужно использовать сразу все механизмы защиты. Если ты просто идешь в суд, никому не известный Женя Соседов, скорее всего, ты ничего не добьешься. Поэтому мы одновременно создаем общественный резонанс, собираем параллельно тысячи подписей, пишем во все СМИ, вносим обращение к президенту. Сейчас эта деятельность очень затруднена, потому что практически вся публичная работа невозможна. Невозможно выйти на пикет, даже самый мирный, ограничен доступ в СМИ. Ключевой рекламодатель большинства средств массовой информации – это строительный комплекс. Плюс, на мой взгляд, за последние 10 лет произошла ужасная деградация государственных органов, отвечающих за охрану памятников. Раньше мы гораздо чаще выступали единым фронтом, а теперь оказались в оппозиции к тем органам, которые должны защищать эти объекты.

Многие говорят: «Какой толк будет от моей подписи или голоса? Это же все равно ничего не решит, уже там все решили наверху». Какое действительно имеет влияние гражданская позиция?

Огромное. Чисто юридическая работа малоэффективна. Мы все время стараемся донести, что «все бесполезно, ничего не надо делать» – это ошибочная позиция.

Вы говорили, что были угрозы, неприятные звонки и вы много нажили врагов, но награда Путина все изменила: когда вы начинаете какое-то дело, судебное или переговоры, официальный портрет с президентом в корне меняет даже тон процесса.

Конечно, это имело очень большое значение, особенно в первый год после награждения. Можно сказать, даже во многом спасло нас в какой-то критической ситуации. Но все быстро меняется и забывается. Вопрос не в том, что тебя один раз наградили, а в том, имеешь ли ты доступ в коридоры власти постоянно. Устройство нашей системы власти – вопрос доступа к телу.

Какое у вас главное дело прямо сейчас?

Очень важная для меня тема – это исторические города, но в системном плане. В городах должны охраняться не отдельные памятники, а среда целом. У нас фактически сломана система охраны исторической застройки. 10 лет назад был сокращен список исторических поселений более чем в десять раз, и мы никак не можем заставить Министерство культуры этот список пересмотреть. Огромное количество городов, в том числе Москва, не имеют этого статуса, и отсюда – отсутствие правовых механизмов защиты исторической среды.

Можете перечислить города, за которые вы боитесь?

Поскольку я представляю Всероссийское общество охраны памятников, приходится быть в курсе многих дел и проблем. Громкая история, например, с городом Боровском, и она отчасти успешная. Несколько лет назад местная администрация приняла решение о сносе ветхой застройки – просто целых улиц исторических домов. На этой волне было организовано большое общественное движение, мы, естественно, это все придали огласке, было несколько выездов московских градозащитников в Боровск. Мы организовали там отделение Общества охраны памятников. Кончилось все тем, мэра отстранили. В этом году удалось включить Боровск в список исторических городов федерального значения. Сейчас большая у нас работа ведется по Звенигороду и его окрестностям. Создан проект «Звенигородский вектор». Мы хотим объединить все усадьбы, парки, достопримечательности вдоль Москвы-реки от Архангельского до Звенигорода в цепочку маршрутов, создать музей-заповедник. Ужас в том, что 90% нашей работы не видно, потому что это постоянные переговоры, заседания, совещания, экспертная работа, которую мы не можем публиковать. Мы пишем какой-то проект и от всех его скрываем, пока не доделаем. «Звенигородский вектор» в этом плане прорывной. Еще интересный проект — «Рубеж обороны Москвы» под Звенигородом. Мы впервые попытались создать на большой территории музей под открытым небом, посвященный Великой Отечественной войне. Кажется, это общенациональная главная идея, объединяющая всех, но при этом на всем протяжении рубежа обороны Москвы, от Тулы до Дмитрова, нет ни одного объекта, где можно посмотреть, где стояли наши, где стояли немцы, откуда побежали мальчишки, благодаря которым произошел перелом во всей войне. Мы провели большие исследования и установили все эти точки, сделали информационные щиты с QR-кодами, которые ведут на сайт, где можно почитать конкретно об этом месте.

Кто из публичных людей вас поддерживает?

«Рубеж обороны» и проект в Звенигороде поддерживал Максим Галкин. Он несколько раз публично выступал, приходил на митинг и к нам на презентацию.

Это помогло?

Да, конечно! Ургант тоже делал публикацию, связанную со «Звенигородским вектором». Думаю, что многие, конечно, могли бы помочь, просто надо прикладывать усилия, знакомиться, вводить в курс дела, объяснять...