«Подготовка к роли подвела меня к осознанию масштаба катастрофы»: Ирина Старшенбаум — о проблеме домашнего насилия и теории малых дел

24 ноября на экраны выходит фильм «Сестры» режиссера Ивана Петухова. Главная героиня Аня в исполнении Ирины Старшенбаум отчаянно пытается найти выход из благополучной на первый взгляд жизни: идеальный муж (Никита Ефремов), сын, домашний уют. Только вот муж оказывается ловким манипулятором и жестоким агрессором, который играет на детской трагедии Ани, а обратиться за помощью ей не к кому. Тут незнакомка из сети и рассказывает героине о загадочном обряде и обещает желанную свободу — надо лишь призвать неких Сестер. Синопсис действительно вызывает много вопросов, но не спешите делать преждевременные выводы. Мы детально обсудили с исполнительницей главной роли (а по совместительству креативным продюсером фильма), зачем истории о домашнем насилии колдовские обряды и почему реальность зачастую гораздо страшнее мистики.

Домашнее насилие и мистика с самосожжением — сочетание необычное.

Я вообще не могла связать у себя в голове, как жанровость и такую остросоциальную тему можно соединить. Именно поэтому, честно говоря, меня проект и заинтересовал. Мне нравится, когда надо создавать мир и исследовать его. Было вдвойне неожиданно получить такой сценарий от Вани: наша прошлая работа, короткий метр «Нет», был полностью противоположен «Сестрам». Поэтому я сказала: «Мне очень страшно, потому что я не могу себе позволить сделать это плохо, но как бы там ни было — я с тобой!»

Из чего состояла твоя подготовка к роли?

Скажем так: это был не самый приятный период в моей жизни. Приходилось изучать разные кейсы, читать книги и чаты, смотреть тонны интервью. Самое пугающее для меня — это статистика. Я на самом деле не могла в нее поверить. Конечно, все в курсе, что проблема реальна, но когда видишь, что 71% убитых женщин в России за последние два года пандемии — это жертвы домашнего насилия... Подготовка к роли ближе и ближе подводила меня к осознанию масштаба этой катастрофы. К началу съемок у меня будто не было никаких эмоциональных сил — даже уже немного не хватало воздуха от впитанных информации и историй.

Классно, что мы встречаем Аню, когда она уже предпринимает попытку бегства. Это будто снимает ужасный вопрос «а почему она от него не ушла».

Абсолютно! Так и есть.

В связи с чем такой вопрос. Что бы ты сама сказала скептикам? Почему женщины не уходят?

В фильме мы старались взглянуть на непростую тему глазами обывателя. Там есть все подобные убеждения: «почему она не ушла», «ой, может она сама с собой что-то делает», «она вообще не очень адекватная», «она все придумала». Многие женщины действительно не могут уйти, потому что, например, боятся больше никогда не увидеть своих детей. Последнее, что можно отобрать у женщины — ее ребенка. Во-вторых, не всегда получается осознать сам факт, что рядом с тобой агрессор. Женщина живет в постоянном бреду и круге бессилия. Она не знает о фонде «Сестры» и убежищах. А еще тех, кто уходит, часто останавливают или находят мужья, угрозами или манипуляциями возвращают домой.

Для себя я так и не разобралась до конца, о чем сюжетная линия с теми самыми сестрами, к которым обращается за помощью Аня. Как ты трактуешь их образ?

Для себя я придумала такую историю. Когда психика вытесняет все на свете, когда ты один на один со своей проблемой, мозг может предложить тебе некую реальность (может, даже несуществующую), чтобы зацепиться за нее и спастись. Аня придумывает себе роковой образ сестер, сильных женщин. Для героини это выход из положения, потому что ей банально не с кем поговорить. И, конечно, финал нашего фильма о том, что насилие всегда будет порождать еще больше насилия.

При этом в фильме давит не только история, но и сама обстановка кадра. Мы почти все время находимся буквально в четырех стенах. Сложно было подолгу переносить замкнутое пространство на съемках?

Мы специально создавали такой эффект: даже коридор в квартире героев к концу фильма постепенно сужается, будто давит на Аню. На многих сценах Ваня (Иван Петухов, режиссер — прим. ред.) даже просил всю команду покидать комнату. Оставались только он, оператор Максим Смирнов и мы с Никитой. Погрузиться в такую жизнь, не чувствуя себя потом разрушительно плохо, можно только с близким человеком. Мне повезло, что мы давно дружим с Никитой.

Можешь вспомнить другую работу, на которой было действительно трудно эмоционально?

Именно такая работа происходит у меня сейчас в Италии. Я играю у британского режиссера Майкла Уинтерботтома, моя героиня — Шошанна Борохов, дочь известного социалиста-сиотиста, которая после смерти отца следующует его позиции. Она хорошо чувствует свои границы, может сказать «нет». Мне было страшно идти на эту территорию, но по итогу я довольна проделанной работой.

А была работа, которую ты бы назвала терапевтичной?

«Сестры». Абсолютно точно. Никогда в жизни мне не доводилось вблизи рассматривать треугольник «жертва-агрессор-спасатель» — а по итогу я нашла в себе элементы каждого. Но классно, что именно здесь случился мой первый продюсерский опыт. Это не сложный, а скорее особенный момент.

Как это произошло?

На встрече с режиссером, операторами и продюсерами я была очень воодушевлена, но заметила, что у нас исключительно мужская команда собралась. К тому же, у меня есть хороший опыт в продвижении картин, мне хочется, чтобы наш проект увидело как можно больше зрителей. Так я и предложила ребятам взять меня креативным продюсером. Они обрадовались, сказав, что им как раз не хватает женского голоса.

Где тебе сниматься сейчас комфортнее: дома или за рубежом?

Мне нравится быть человеком мира, мне нравится мультикультурность. Я играю в британском фильме об истории Израиля в Италии — это настолько кайфово, что кино, даже при культуре отмены, соединяет людей! Но я безумно скучаю по Москве, по Петербургу, по дому. В последние годы я все больше понимаю, что патологически люблю свою страну.

Если бы ты решила рассказать о России зарубежному зрителю, о чем именно и где бы ты снимала свое кино? Пусть оно будет без остросоциальных вопросов, а именно о любви к дому.

Я бы снимала, конечно, в Петербурге и про любовь.

Сегодня у многих происходит переоценка своего труда, своей профессии. Как ты для себя отвечаешь на вопрос: почему сейчас я продолжаю делать кино и почему это важно?

Во-первых, счастье в труде. Во-вторых, есть такой грех — называется уныние. Если мы так же, как и насилие, будем множить еще и уныние, то что? Это же состояние жертвы. Самое сложное — проснуться, переключить тумблер внутри и сказать: у меня есть любимое дело, и это прекрасно, что я могу созидать. Ты вдруг увидишь, как много людей нуждается в этом свете. Можно не искать далеко, а подумать, что надо ближайшему кругу: тебе самому, что надо твоей маме, папе, мужу, ребенку, брату, сестре. Любому, кого вы встречаете в течение дня. Я просто буду безумно рада, если хотя бы один человек посмотрит мой фильм или прочитает наше интервью о нем. Такая теория малых дел.

Ты занимаешься и очень большим делом, давно сотрудничая с фондом Чулпан Хаматовой. Какую часть в твоей жизни сейчас занимает благотворительность?

Думаю, благотворительность должна быть в первую очередь интересной. Людям сложно подключиться к благотворительности, и это нормально — нельзя их за это винить. Просто попросить перевести деньги не работает. К примеру, с Риналем Мухаметовым мы делали интерактивный сериал про ВИЧ, где зритель выбирал за героиню ее действия. А Чулпан всегда собирает вокруг «Подари жизнь» много прекрасных творческих людей. Поэтому если посредством своей профессии ты можешь сделать что-то доброе, то почему нет?