Анна Ривина: «Среди женщин встречаются очень плохие люди. Но когда их обижают по принципу гендерной дискриминации, я на их стороне»

В конце декабря Министерство Юстиции по результатам внеочередной проверки включило Центр «Насилию.нет» в список НКО-иностранных агентов. Напомним, что «иностранными агентами» в России считаются физические лица и общественные объединения, занимающиеся политической деятельностью и получающие финансирование из-за границы. Парадоксально Минюст объяснил свой шаг поддержкой закона о противодействии домашнему насилию.

Громкие инфоповоды, связанные с организацией, не заканчивались. В начале марта на сайте и в соцсетях Центра было опубликовано открытое письмо: из него стало известно, что у команды потребовали срочно освободить занимаемый офис, так как ее деятельность «не подходит» арендодателю. Вскоре, прямо посреди рабочего дня, когда психологи и юристы вели консультации, обсудить выселение Центра нагрянула компания «братков» в кожаных куртках — все в лучших традициях 90-х.

В офисе на Новинском бульваре, откуда «Насилию.нет» придется уехать, мы встретились с командой организации, чтобы обсудить их будни в статусе иноагентов и то, как найти подход к системе, которая отказывается нас слышать. В первом материале публикуем интервью с Анной Ривиной — не только директором Центра, но и кандидатом юридических наук и Специальным советником по гендерно-чувствительным вопросам коллегии адвокатов Pen&Paper.

Анна, расскажите, как развивается ситуация с вашим офисом.

Все время, что мы находились в этом офисе, у нас даже не было отопления. Мы пытались дозвониться до арендодателей, они молчали, а потом, в начале февраля, нам пришло оповещение якобы из Росимущества о том, что мы в срочном порядке обязаны освободить помещение. Данное решение, как я понимаю, связано с тем, что нас признали иностранным агентом. Этот статус мы намеренны оспаривать. Сегодня мой день начался с суда с Минюстом, который мы проиграли. Дальше по плану — Мосгорсуд, Верховный суд, ЕСПЧ. Сейчас перед Центром стоит задача выжать максимум из сложившейся ситуации и переехать в нормальные условия. В апреле мы точно будем в другом помещении: речь идет уже не о выселении, а о комфорте команды. Мы сами не можем тут оставаться.

Можете простыми словами объяснить, какие еще есть последствия у включения Центра в реестр НКО, выполняющих функции иностранных агентов?

Увеличилось количество отчетов и проверок. Они очень утомительны и лишают возможности тратить время на более полезные дела. Во-вторых, органы ищут в нашем уставе неточности. Они хотят психологически нас подорвать, внушить, что мы делаем что-то плохое и секретное. Естественно, мы хотим никому не давать шанса нас маргинализировать. Третий момент — с нами отказываются сотрудничать представители власти. Наконец, все законы прописаны такими общими словами, что непонятно, какое действие будет признано нарушением. Мы живем на пожертвования, собираем деньги с большим трудом и ценим поддержку каждого. Штрафы предусмотрены от 500 000 до 5 млн рублей. Обидно просто вот так взять и отдать их в никуда за то, что мы делаем в интересах нашей страны.

Если мы иностранный агент, расскажите, интересы какой страны мы выполняем? Нет сомнений, что мы не выполняем такую функцию. Но сегодня мой день начался с суда с Минюстом, который мы проиграли. Дальше по плану — Мосгорсуд, Верховный суд, ЕСПЧ. Это занимает много сил, но нам очень важно, как говорит наш президент, «в рамках закона» продемонстрировать свое несогласие.

Как устроена ежедневная работа Центра?

Нужно понимать, что домашнее насилие — это вид гендерной дискриминации, поэтому все, что связано с дискриминацией женщин, связано и с нашими интересами. Каждый день мы оказываем адресную помощь, ведут прием психолог и юрист. Также есть параллельные услуги: HR-консультирование, курс самообороны, помощь медиатора. Часто при разводе, когда ясно, что семьи больше не будет, остаются вопросы, которые нужно решать только вдвоем. Например, о детях и об имуществе. Женщина, которая боится разговаривать с мужчиной, сможет это делать при поддержке медиатора. Я считаю, что с домашним насилием нужно разбираться двумя механизмами: просвещением и всеми действиями, которые способны множиться в геометрической прогрессии. Не только адресно оказать помощь тысяче человек, но и обучить еще тысячу, которая потом сможет самостоятельно эту помощь оказывать.

Почему люди, не пережившие насилие лично, занимаются этой проблемой?

Помню, когда я подала заявку на грант, мне отказали на основании того, что я сама не сталкивалась с насилием. Для меня это звучало так же дико, как «труп будет — приедем и опишем». Как раз оттого, что мы — я и мои подруги Алена Попова и Оксана Пушкина — находимся в счастливых семьях и отношениях, у нас еще больший гнев вызывает происходящее вокруг. Я не запустила, как Илон Маск, что-то в космос — я транслирую очень простую мысль: давайте мы не будем бить женщин и думать, что это нормально.

Декриминализация домашнего насилия, средневековое отношение к положению женщины в обществе — нам нужно ждать, пока поколение, все это продвигающее, уступит дорогу молодым, или эту систему можно изменить уже сейчас?

Мы и есть система. Система прогрессивных людей, которые должны просто не изменять себе и не бояться. Я очень остро ощущаю, как деградирует государство в виде Минюста и как эволюционирует общество. Государство борется не со мной, а со своими гражданами, с детьми, которые боятся пьяного папы. Оно ведет войну с миллионами. Пусть в России нет нужных законов — это никоим образом не должно мешать нам быть свободными людьми и требовать к себе уважения.

У вас у самой были предубеждения относительно гендерного насилия перед тем, как вы начали заниматься этой проблемой?

Раньше я спрашивала: «А почему мы занимаемся насилием против женщин? Насилие — это же плохо в целом». Мне даже было страшно назвать себя феминисткой, ведь я тоже получила эту прививку — быть мягкой, удобной, послушной. Теперь все, что я делаю, — это моя борьба за расширение своих границ в этом мире. Не указывайте мне на мое место, я сама найду его.

Однако я и абсолютно против той же cancel culture, в ней я вижу перекосы, с которыми не согласна. Мне не нравится черно-белый мир. Вместо того, чтобы думать, кому и за что прилетит по голове, мы должны друг друга слышать.

Еще мне не нравится идея о том, что женщина «всегда права». Потому что я точно знаю: среди женщин встречаются очень плохие люди. Но когда их обижают по принципу гендерной дискриминации, я на их стороне. Абсолютное большинство согласится с тем, что страдают от насилия именно женщины. Адекватные мужчины не будут кричать: «Зато мы страдаем от психологического!» Они признают проблему. Я в свою очередь хочу убрать это «зато». Есть одна проблема, и есть другая. Это все звенья одной цепи.

Почему, работая с жертвами насилия, нельзя «причинять им добро»?

Потому что это дееспособные люди, которые должны иметь право самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Если их устраивают определенные отношения, они имеют право в них находиться. Нам звонят мамы-подружки пострадавших и просят их «вытащить». Нет! Когда вы кого-то тащите, это не работает. Часто активистки расстраиваются, когда после помощи с нашей стороны женщины возвращаются к абьюзеру. Нужно знать, что порядка 30% женщин по всему миру поступают именно так.

Какие аспекты проблемы, помимо непосредственно физического и сексуализированного насилия, не охватываются широким дискурсом?

Экономическое насилие — очень специфическая проблема. Женщина все время вынуждена оправдываться за свои траты, ей не дают работать и учиться, лишают возможности делать собственный выбор. Сперва, по классической патриархальной модели, она выходит замуж. Хранит очаг, рожает детей. Потом приходит муж и говорит, что у него новая любовь. И женщина остается ни с чем. Хочется сказать: «Девушки, семья и любовь — это классно, но думайте наперед».

Этим убеждением я обязана бабушке. Да, она говорила вещи вроде «женщина, как мебель, всегда должна быть на месте», но была кандидатом наук и возглавляла отделение в больнице. Умудрялась выглядеть на 5+, не выносила мусор без укладки, то, что она делала за день по дому, будучи на пенсии, я бы не осилила за месяц. При этом повторяла: муж — он уйдет или умрет, рассчитывай на себя.

Вы сами и ваши сотрудники получаете психологическую помощь?

Психологи получают интервизию и супервизию в рамках работы прямо здесь. Мы сами относимся очень бережно к друг другу, у нас существует запрет на переписки вне рабочего времени. Выгорание не выгодно ни человеку, ни обществу: если у нас все отобрать, что мы сможем потом дать другим?

Расскажите о съемке для Time. Что больше всего удивляет иностранную прессу в историях о домашнем насилии в России?

К съемке Time я не готовилась. Мне трудно назвать издание, с которым я не взаимодействовала. Завтра у меня назначена встреча с The Guardian, и мне это не кажется чем-то исключительным. Обычно журналистов удивляют два момента: отсутствие в стране системы превенции насилия и сопротивление тому, чтобы людям было лучше. Когда рассказываешь, что в Кемерово убивают женщину, а полиция не приезжает на вызовы соседей — они не понимают, как такое возможно. Помню случай в Германии. Женщина кричала, соседи вызвали полицию. Потом оказалось, что это кричал попугай. Все посмеялись. А я хочу, чтобы, когда за стенкой кричит попугай и есть вероятность, что кого-то убивают, всегда приезжала полиция.

Фото: АСЕТ ГЕРОЕВА