Современный расизм — это не про расы. Что же это такое?

История расизма в США длиннее истории самих США. В 1619-м, за год до«Мэйфлауэра», к побережью Вирджинии пришвартовался корабль White Lion, на борту которого находилось «20 с небольшим» черных пленников. Они были трофеями со взятого на абордаж испанского судна San Juan Bautista; большинство погибло от тягот пути. В Вирджинии уцелевших африканцев обменяли на еду – эта сделка считается точкой отсчета истории рабства в Северной Америке. В 1776 году американцы избавились от статуса колонии, но не от колониальных замашек: отцы-основатели США в большинстве своем разделяли расовые предрассудки эпохи и сами содержали рабов. Отмена рабства в 1865-м ситуацию изменила, но недостаточно радикально. В южных штатах были приняты так называемые законы Джима Кроу, легитимизирующие расовую сегрегацию, а создание ку-клукс- клана прибавило к бесправию террор.

Спустя почти век, 28 августа 1963 года, Мартин Лютер Кинг произнес перед Мемориалом Линкольна знаменитую речь «У меня есть мечта». Преподобный Кинг – и сотни тысяч его слушателей – мечтали о прекращении дискриминации: унизительные законы были по-прежнему в силе, сегрегация и убийства чернокожих оставались страшной обыденностью. Речь увенчала собой многотысячный «марш на Вашингтон» и стала апофеозом движения за гражданские права, начавшегося в середине 50-х. Голос народа был услышан: уже в 1964 году вступает в силу Закон о гражданских правах, а в 1965-м – Закон об избирательных правах. Но это было лишь началом борьбы: недопуск чернокожих в органы власти, на престижную работу и в учебные заведения по-прежнему носил массовый характер, а убийства активистов часто совершались, но редко расследовались. Кинг и его единомышленники представляли умеренное крыло правозащитного движения – слишком мирное, по мнению радикалов, таких как Малкольм Икс, которые критиковали его с революционных позиций. Black Power Movement уже набирало силу – с середины 60-х всю Америку сотрясают массовые беспорядки. Одни лидеры сопротивления соединяли освободительные идеи с исламом, другие – с марксизмом и маоизмом. Из-за американской интервенции во Вьетнам, подозрительно напоминавшей колонизацию, к движению примыкали воинствующие пацифисты, а психоделическая революция 60-х привлекла к нему хиппи и рок-звезд–от Дилана до Леннона. Лишь к середине 70-х Civil Rights Movement пойдет на спад – но затишье в любой момент готово прерваться очередной вспышкой насилия.

А всего несколькими десятилетиями раньше по другую сторону океана достиг своего пика и был побежден европейский «научный» расизм, зародившийся в XIX веке в кабинетах досужих мыслителей вроде французского дипломата де Гобино и немецкого философа Майнерса и представлявший собой разрозненный ворох учений. «Расология» в исполнении того или иного исследователя вмещала все предрассудки своего времени: от библейского креационизма (восприятие мира как созданного единолично богом) до полигенизма – идеи о самостоятельном происхождении всех рас. Несмотря на теоретические расхождения, ученые мужи сходились в одном: белая – нордическая – раса есть венец творения, а существование прочих объясняется деградацией, болезнью или изначальным биологическим несовершенством. Казалось бы, XX век с его революционными прорывами в биологии, антропологии и палеонтологии должен был покончить с фантазиями «расоведов», но случилось обратное. Их идеи с восторгом подхватили нацисты, деловито придавшие им наукообразности путем измерения черепов и бесчеловечных опытов над людьми.

Виктор Шнирельман, доктор исторических наук,главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии имени Н. Н. Миклухо-Маклая РАН, справедливо указывает, что, какими бы причудливыми теориями ни руководствовались классические расисты, от германских нацистов до «рыцарей ку-клукс-клана», их объединяла вера в биологическую предопределенность человеческой судьбы, идея об изначальном и фатальном неравенстве «больших рас» и их различного положения в природной иерархии. После поражения фашистского блока во Второй мировой войне эта в целом незамысловатая концепция потеряла былую убедительность. Развитие науки практически разрушило и саму идею наличия четко обособленных рас: оказалось, что более 80% генетических различий отмечаются внутри больших рас, а не между ними, и значит, с биологической точки зрения раса – это фикция. Сторонники расизма, таким образом, утратили какое бы то ни было обоснование своих взглядов. И тут на смену биологическому расизму приходит расизм современный – так называемый культурный.

Именуется он так не потому, что проявляет себяв более вежливой форме. Культурный, или «дифференциальный», расизм делит человечество не на полумифические расы, а на этнокультурные общности, которые следует не порабощать, а, наоборот, максимально дистанцировать по причине их несовместимости и ради сохранения идентичности. «Новые представления о чужаках связаны уже не с завоеванием европейцами территорий, а с движением населения в обратном направлении, с "колониализмом наоборот", – объясняет Виктор Шнирельман.

Ярким примером может служить Великобритания, где идея защиты «английского образа жизни» в свое время стала лозунгом как консерваторов, так и ультраправых. В фильме This is England (2006) показано, как в начале 80-х мультирасовую тусовку изначально аполитичных английских скинхедов – любителей пива, футбола и музыки – под воздействием антииммигрантской пропаганды разъедает зараза расизма. Общенациональный страх британцев перед гостями бывших колоний оказывается более сильным чувством, чем представления о расовой иерархии. Этот страх недвусмысленно выразила Маргарет Тэтчер в интервью каналу ITV 1978 года: «Люди действительно опасаются, что страну затопят представители иной культуры». Железнаяледи также заявила, что в случае победы лейбористов в страну хлынет четыре миллиона пакистанцев или иных жителей бывших колоний, – и напуганные британцы через год с триумфом избрали ее премьер-министром. Сейчас прогрессивные публицисты открыто называют антииммигрантскую политику Тэтчер расизмом – и это более широкое понятие постепенно становится общеупотребительным. Проще говоря, термин стал настолько общим, что может обозначать любую форму ксенофобии.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧИТАЙТЕ В НОВОМ НОМЕРЕ The Symbol.