Олег Табаков о жене, детях и любви к театру

Накануне юбилея Табаков признается, что не думал дожить до 80. Еще бы: уже в 29 он перенес инфаркт, снявшись за семь лет в сорока фильмах, самыми существенными из которых считает «Чистое небо», «Шумный день», «Испытательный срок», «Живые и мертвые». И хотя на этом бурный роман Олега Павловича с кинематографом не закончился, сегодняшняя его жизнь больше связана с театром. Точнее, сразу с двумя: «Табакеркой» и МХТ им. А.П.Чехова. И там, и там он не только руководит труппой, но и сам регулярно выходит на сцену (а за главную роль в спектакле МХТ «Юбилей ювелира» в июне получил «Хрустальную Турандот»). Но и это еще не все: помимо прочего Табаков занимается театральной школой для одаренных детей, которую он создал 6 лет назад.

Когда Олег Павлович говорит о театре как о семье, это не просто метафора: жену и бывшую ученицу Марину Зудину, играющую в МХТ и «Табакерке», он считает одной из лучших актрис поколения. И с не меньшим удовольствием следит за успехами выпускника своей школы Павла Олеговича Табакова, внешне больше похожего на прадеда, но явно унаследовавшего отцовский талант.

Что вас больше всего занимает в последнее время? Ваши два театра или актерская школа для одаренных детей?

Меня занимает все, чем я занимаюсь, – и я делаю это не корысти ради, а потому что люблю свое ремесло. Денег я заработал уже достаточно, их умножение меня не интересует. Меня в жизни всерьез покупали несколько раз – дважды в Америке, в Праге, в Японии. Но я русский и безнадежно этим испорчен.

А какой смысл вы вкладываете в слово «русский»?

Я как-то раз попал в Нижний Новгород. Меня дважды из Саратова за успехи в самодеятельности возили за государственный счет в Москву. Один раз на теплоходе «Полина Осипенко», а второй раз на теплоходе «Анатолий Серов».

Вы совсем еще юным были?

Не очень, уже 17 лет. И вот мы остановились в Нижнем Новгороде, а там есть такой памятник Чкалову на смотровой площадке. От него пройдешь еще метров сто – и откос двести метров. А дальше – сколько глаз видит – Россия. Я там постоял-постоял, и слезные железы стали выделять влагу от этой красоты. Вот это и означает: «Я русский». Это мое. А если совсем уж честолюбиво сказать, театральная Россия без меня была бы чуть-чуть поменьше. Тридцать лет уже у нас ничего не организуется. Вот как появился мой театр-студия: был подвал, угольный склад, а теперь там играют спектакли. Это вовсе не означает, что нет людей, которым такое положение дел не нравится. Но все равно у меня два раза в месяц именины сердца, в дни предварительной продажи билетов. И все – больше мне ничего не надо. Мне кажется, для вас вопрос зарабатывания денег никогда не стоял особо остро вам это обычно удается без напряжения, как бы играючи. Да, я соображаю в делах прибавочной стоимости, это действительно у меня с детства.

Вы унаследовали это качество от кого-то из родных?

Нет. Хотя отец у меня обладал очень гибким умом и психофизическим аппаратом. Он на войне сражался не за Ленина и Сталина, а за мать-старуху, за жену-красавицу и за меня. Так он мне объяснил однажды, когда я ему задал вопрос.

То есть у него был иммунитет против государственной пропаганды?

Да, он не поддавался. Он был начальником санитарного поезда, пошел на фронт добровольцем, хотя у него была бронь как у одаренного студента – он учился у академика Миротворцева, знаменитого хирурга, героического участника Русско-японской войны.

Значит, умение не поддаваться давлению, в том числе идеологическому, вам досталось от отца?

Наверное. Со стороны отца я из пролетариев, а со стороны матери из дворянского рода: дед мой был владельцем огромного имения, которое удовлетворяло значительную часть потребности царской армии в зерне. А прадед по материнской линии копал окопы на Сапунгоре во время Крымской войны.

Как вы решили стать актером?

Талант мучил, требовал выхода.

И когда вы это почувствовали?

Наверное, лет в восемь-девять: я пародировал наших гостей или маминых знакомых, и получалось довольно смешно – они обижались.

А как отреагировали родители? Не стали вас отговаривать?

Мама заплакала, но ничего не оставалось. Они думали, что я стану врачом, как отец, мать, дядя, тетя, сводные брат и сестра. Но это еще более сложная профессия, чем моя, я бы не взялся. Хотя я тоже умею ставить диагноз – когда ко мне в актерскую школу приходят дети, минут через 20 могу сказать: «У вас есть способности, а у вас нет».

А когда к вам поступала Марина Зудина, тоже сразу поняли: есть талант? Что она читала на экзаменах?

Монолог Зои Космодемьянской: «Всех не перевешать! Много нас!» Я действительно заинтересовался. Она с такой уверенностью это говорила.

Прямо заставляла поверить?

Не очень, но мне хотелось разобраться.

То есть там кроме уверенности была какая-то загадка?

Какая загадка! Просто ее не принимали никуда, и даже мама ее сказала: «Уж если и этот тебя не возьмет...»

Почему именно на вас была последняя надежда?

По всей вероятности, я излучаю добро.

С одной стороны, излучаете, а с другой – у вас такой взгляд пронизывающий... Поразительно, как студенты перед вами что-то играют и в обморок не падают.

Да, взгляд серьезный. Бывает, что и падают.

А как в вашей школе для одаренных детей все устроено? Кто с ними занимается?

Да никто особо не занимается – это называется «личным примером», маминым, бабушкиным, дедушкиным, моим. Когда мой сын Павел туда поступил, два года не получал оценки выше, чем четыре с минусом. А всего учеба длится четыре года.

Это вы специально с ним так строго, чтобы не баловать?

Что я, садист, что ли? Я рад, что Пашка счастливо проскочил вот этот этап: «Чей-чей сын? Табакова?» Его первая картина, «Звезда», которую снимала Аня Меликян, сразу раз – и вставила его в обойму. Да и вообще очень смешно вышло, что он не на меня похож, а на моего деда, то есть на своего прадеда.

В этом сезоне вы сыграли в одной из самых громких театральных премьер – «Юбилее ювелира» Константина Богомолова. А что сейчас в планах?

Как ни странно, Чехов. Плюс такая фантазия, которую будет реализовывать тот же Константин Богомолов и которая тематически обозначена как «Три мушкетера». А еще, возможно, старая коммерческая пьеса Джерома Килти «Милый лжец» – о любви Бернарда Шоу и актрисы Стеллы Патрик Кэмпбелл.

А у Чехова к чему примериваетесь?

К «Платонову». Вообще есть два писателя, которые более всего меня интересуют и в которых, как мне кажется, я кое-что понимаю, – Гоголь и Чехов. Я однажды приготовил за неделю роль Хлестакова, абсолютно для себя новую. Было это в Праге в феврале 1968-го: я играл на русском языке, а остальной ансамбль театра – на чешском.

А из чеховских пьес у вас в театре был только «Дядя Ваня»?

Ну да, профессор Серебряков... Я думаю, что не сыграл в Чехове того, что должен был. Когда становишься руководителем, надо выбирать путь: либо себя обслуживаешь, либо дело делаешь. У меня есть возможность два раза в месяц проверить, по-прежнему ли я представляю интерес для зрителей, – и в маленьком театре, в подвале, и в большом, в Камергерском. И каждый раз выстраивается очередь – в МХТ она вьется змеей вплоть до прежней улицы Пушкинской и до магазина «Молоко». Это уже на протяжении шестнадцати лет! Назовите еще один такой театр. Я не так часто играю – за сезон спектаклей 80, и зрители довольно много букетов приносят. Это не то чтобы сильно меня волнует, но вот иногда, когда женская особь несет один цветок, гвоздику, очень трогает.

Фото: ТИМОФЕЙ КОЛЕСНИКОВ
Стиль: КИРА ШТРАНИХ
Текст: ЛИДИЯ МАСЛОВА