«Наша diversity еще острее, чем у американцев»

У нас пока не существует ни этого слова, ни этого понятия. Вернее сказать, сама идея diversity, или культурных мер, преодолевающих дискриминацию, чужда и нашему обществу, и государству.

В чем это выражается?

В том, что нынешняя Россия не может найти политически корректного языка для описания даже собственной истории, и никакого консенсуса по этому вопросу нет. Например, слова «революция» или «борьба за освобождение от империи» теперь плохие слова, граничащие с «прославлением террора». Но с «красного террора» и началась история СССР – он воспевался три поколения подряд. Разумеется, ничего хорошего в этом нет, это предмет для изучения. Дальше – обозначения народов. Так называемые этнофолизмы: «чурки», «жиды», «хохлы». Есть еще и внутрироссийские уничижительные – глазами столичных жителей – названия для выходцев из провинциальной глуши. О них много написано у Даля и Афанасьева, в собраниях более поздних лексикографов. Это все лексика, которая живет в подсознании носителей языка и то и дело прорывается наружу. Бодуэн де Куртенэ, великий лингвист, писал в свое время, что в России, когда украл русский, говорят, что украл вор, а когда украл еврей, говорят, что украл еврей. Само слово «еврей» к концу советского режима оказалось табуировано. В одном из сатирических произведений Войновича героиня пользуется сло- вом «маланец» и на вопрос собеседника: «Кто такой маланец?» – отвечает, что это еврей. «А почему не сказать, что еврей?» – «Ну, знаете, как-то неудобно вот так прямо называть человека евреем». И это было совсем недавно, на нашей памяти, над этим смеялись читатели.

Так вот, до тех пор пока у людей при произнесении названия того, что составляет неотменимую сущность другого человека, будет возникать сомнение, можно ли так вообще сказать, в сознании будет сидеть та же заноза, что и у американцев, которые ищут слово для обозначения того, чего они не должны видеть. Это громадная проблема. Для полного равенства людей с разным цветом кожи и разрезом глаз люди должны разучиться видеть эти различия. Но в следующий же момент может выясниться, что они не видят друг друга. Например, окажется, как в сегодняшней Америке, что видеть черных в черных разучились, но почему-то беднейшая часть населения по-прежнему имеет преимущественно черный цвет кожи. И это только одна грань проблемы.

В России тоже ведь 160 лет назад отменили рабство – крепостное право. Но оно в языке не преодолено до сих пор. Судьба освобожденного крестьянства чудовищна – от раскулачивания (словечко, кстати, и сейчас в ходу с положительными коннотациями, хотя это был просто террор) до закабаления остатка крестьян под кличкой «колхозники». И что в итоге остается в языке? Крестьянин – неуважаемый человек, «деревня». Все почти по Марксу с его презрением к сельскохозяйственному труду. Буквально все категории общественно-политической жизни сместились со своих привычных позиций. «Левые» и «правые», «богатые» и «бездомные», «либералы» и «коммунисты» – эти понятия стали кличками, и между ними мечется человек. Пути назад, в советскую лживую определенность, уже нет. Путь вперед ведет через глобальный диалог, открытость. Но тут подкарауливают идиоты, которые врут о самобытности и собственном пути, хотя именно этого пути в России не было: она шла вместе и рядом с другими колониальными империями полтысячи лет и теперь остановилась на распутье. Так что наша diversity, наша необходимость переосмысливать имена для всех групп населения еще острее, чем у американцев.

Получается, что у нас слова, которые изначально нейтральны по смыслу, приобрели ярко выраженную оценочность. При этом нейтрального пласта для ведения дискуссии нет.

У нас лингвистика в целом заточена на обсуждение двух проблем: как сказать грамматически правильно, уличив кого-то в ужасной ошибке, и как правильно оформлять заимствования из других языков и можно ли вовсе таких заимствований избежать. Некоторых лингвистов интересуют еще захватывающие вопросы интонации, право на просторечие, статус мата – национальное достояние или результат нападения инопланетян. Но все это капля на горячий камень.

Школа и университет на протяжении нескольких поколений пытались заузить, стандартизировать язык. В то же время развивались совсем другие формы: от подпольных, низовых, грубых, вульгарных до, наоборот, возвышенных, связанных с поэзией или, например, религией. И в этом многообразии и вариативности форм язык почти не изучался и до сих пор мало изучается. За исключением, возможно, только одной области – художественного перевода. Например, Юрий Иванович Абызов, прекрасный и недооцененный знаток и мастер слова, переводчик, писал об особенном языке у русских старожилов Латвии, особенный язык был у Фазиля Искандера. До некоторой степени регионально-инонациональных русских языков не меньше, чем глобальных английских – от Австралии до Южной Африки, от Британии до Штатов. Есть книги, написанные по-американски или по-немецки как бы с русским акцентом: все это – тоже знаки эпохи diversity, в которую мы вступили вслед за другими мировыми языками.

Неправильно выбранные слова сегодня могут стоить человеку репутации. Как следствие – нужен новый, «политкорректный» словарь. Какое слово, например, использовать по отношению к темнокожему населению? А к представителям азиатской расы?

Что касается слова «негр» в русском языке, то десять лет назад его у нас использовали по отношению к белым в значении «человек, занятый плохо оплачиваемой работой вместо кого-то другого». А с тех пор как в наш дискурс вошел Барак Обама, в самом подходе к теме произошли изменения. Вместо «негра» предложили «афроамериканца» и «афро- россиянина». При этом изначально слово «негр» не было эмоционально окрашено. Вспомним Маяковского: «Да будь я и негром преклонных годов...» Эмоциональная окраска появилась в связи с глобализацией и вовлеченностью людей, говорящих по-русски, в международный и североамериканский дискурс. Дополнительная трудность для носителей русского языка еще и в том, что прилагательное «черный» используется применительно к кавказцам и среднеазиатам в сложных уничижительных словах. Вот и выходит, что никак не назвать человека с темным цветом кожи приемлемым образом. Такого слова в русском языке не существует – как нет в нем некоторых грамматических форм. Никак нельзя сказать ни «победю», ни «побежу». Вот и тут так. Придется прибегнуть к описательному высказыванию: «темнокожий». Теперь про слово «азиат». В русском вульгарном словоупотреблении сильна историческая составляющая, мол, все худшее в России – от «азиатчины». Восток – это хорошо и высоко. Азия – это опасно и плохо, это – чужое для так называемых европейцев. Но для людей, например, занимающихся Востоком, как и для самих понимающих азиатов, знающих русский язык, в этом слове не будет содержаться абсолютно ничего уничижительного.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧИТАЙТЕ В НОВОМ НОМЕРЕ The Symbol.