Анна Семак: «Еще в детстве я дала себе обещание взять ребенка из приюта»

В детстве моим главным вдохновляющим примером был отец. Он у меня из тех людей, кто не прогибается под системой. К примеру, в 80-х папа занимался самиздатом – перепечатывал по ночам труды петербургского святого Иоанна Кронштадтского. У нас еще дома висел его, Иоанна, портрет. Это было время, когда неподцензурное производство и распространение духовной литературы строго карались. Папа ужас- но рисковал, но его это не останавливало. Вообще он профессиональный музыкант. Начинал с Бари Алибасовым в группе «Интеграл». Был стилягой, фарцевал – выменивал антиквариат на модный винил. Как-то раз, когда они ехали на гастроли, ему в руки попало старинное Евангелие. Отец сел в поезд, прочитал его от корки до корки, а когда вышел на станции в Твери, отправился прямиком в храм «Белая Троица». «Возьмите меня, – говорит, – кем угодно». – «А что ты умеешь? Музыкант? Хор возглавить сможешь?» – «Смогу». И вот уже больше тридцати пяти лет папа руководит хором и пишет церковную музыку – по его нотам поет весь православный мир.

У той самой церкви «Белая Троица» я и выросла. Рядом была сторожка с разноцветным палисадом и белая мазанка-пекарня. Мы с сестрой часто смотрели, как пекут просфоры, а из остатков теста делали крендельки. Наш дом был открыт для всех. К отцу постоянно приходили всякие странные персонажи, от пилигримов до юродивых. Еще он дружил со многими художниками, и они его часто одаривали за доброту и отзывчивость. А он мог запросто снять со стены картину дорогого мастера и отдать человеку, которому она понравилась. Если его останавливал нищий, отец вручал ему всю зарплату, ни секунды не сомневаясь. Мы все это считали не просто нормальным – естественным. По-другому не умели.

А потом началось подростковое бунтарство. Быть верующим тинейджером оказалось нелегко: дома меня ждали пост и мама в длинной юбке, а на улице – мятные сигаретки и «Пол Массон» в пластиковых стаканчиках. Меня, увы, очаровал мир, полный соблазнов, – и я ему отдалась. Сейчас, когда вспоминаю то время, понимаю, что мной управляло желание все успеть. Я слишком спешила жить. Думаю, у многих в юности был такой период, когда казалось, что если вот прямо сейчас все не станет по-твоему, то этого уже никогда не произойдет. Я боялась, что не выйду замуж, – и выскочила в 18. Что после развода не смогу обеспечить ребенка – и бралась за любую работу, у меня их было четыре одновременно. Затем последовал второй брак («А вдруг останусь одна?»). В какой-то момент от меня отвернулись все, включая моих собственных родителей.

Но я продолжала двигаться по пути противодействия. Вступала в борьбу с самой жизнью, пытаясь доказать ей, что хозяйка тут я. Но я ошибалась. Впервые осознание этого пришло ко мне лет в 30. Мы с Сергеем (Семаком, третьим мужем Анны. – Прим. HB) купили дом в Казани, и я попросила подругу, успешного байера, посоветовать знакомого духовника. Место было жутковатое, хотелось его освятить. И вот стою я на крыльце и вижу, как идет моя Ира, вся в Balenciaga и Maison Margiela, а за ней батюшка, в рваном подряснике и старой скуфейке. Это была потрясающе гротескная картина. Потом Ира ушла по делам, а мы начали молиться. Не знаю, что со мной тогда произошло, но на первой же фразе из «Богородицы» у меня хлынули слезы. Не ручейки, а целые водопады слез. Как будто я, долго мучимая тяжелой болезнью, получила доступ к редчайшему лекарству. А потом случился еще один эпизод. Мы с Сережей переехали в Петербург, и однажды я увидела сон: на меня нападает какой-то отвратительный человек, а я беру в руки большую доску и закрываюсь ей, словно щитом. Нет, не доску – тот самый портрет Иоанна Кронштадтского, который висел в нашем доме в Твери! Проснулась в холодном поту с мыслью, что должна пойти в церковь. Я тогда плохо ориентировалась в городе и обратилась за советом к нашей няне. А она говорит: «В пяти минутах отсюда есть монастырь Иоанна Кронштадтского». И тут мне все сразу стало понятно. Я молча завернулась во что только могла – была ужасная метель, как у Пушкина, – и нырнула в снежную бурю. С тех пор прошло несколько лет, а я до сих пор отчетливо помню то утро. После него в нашей семье, переживавшей самые разные периоды турбулентности, все вдруг стало хорошо. Мы будто вновь обрели друг друга. И Бога. Не бородатого старика-карателя, который за каждый промах бросается молниями. Для нас Бог – это синоним любви.

Еще в детстве я дала себе обещание взять ребенка из приюта. Однажды соседскую девочку при мне увозили в детский дом. Ее мама вскрыла вены, а папа повесился. Мне было восемь, и я подумала: «Вот вырасту – изменю чью-нибудь жизнь к лучшему». А спустя много лет я нашла Таню. На сайте, который так и называется: Changeonelife.ru, «Измени одну жизнь». Это всероссийская база видеоанкет детей-сирот. Там уже больше 47 тысяч профайлов. Увидев Таню, я не поверила своим глазам: она была так похожа на меня, будто это мой собственный ребенок. Я тогда не знала, что она родилась в семье алкоголиков, у матери, больной ДЦП. Что первые пять лет вместе с двумя братьями провела в грязном бараке с вечно пьяными биологическими родителями. Есть им было нечего. Дом не отапливался. Потом органы опеки забрали детей и поместили в детдом. Но лучше не стало. Когда я только привезла дочку домой, она рассказывала жуткие вещи. Говорила, что нянечка утопила ее лучшего друга в ванне по халатности, после чего все списали на несчастный случай – преступницу даже не уволили. Рассказывала, как пьяные смотрительницы приюта, чтобы побыстрее уложить детей, пугали их приходом ведьмы. Малыши забивались в угол и всю ночь плакали. Сначала я принимала Танины истории за плод разыгравшейся фантазии, но вскоре нашла подтверждение каждому факту. И у меня до сих пор не укладывается в голове, сколько эта хрупкая девочка смогла пережить. На нашей первой встрече в детдоме Таня спросила: «А вдруг мне у вас не понравится?» Я рассмеялась в ответ: «Ну почему же, милая? У нас прекрасная дружная семья». – «А что вы обычно делаете?» – «Мы просыпаемся, готовим вкусный завтрак, а затем идем в парк кормить белочек». Она на секунду задумалась, как будто стояла перед важным выбором, и сказала: «Вы знаете, даже если мне у вас не понравится, я все равно останусь».

Пока я занималась оформлением документов, мы постоянно созванивались. Таня очень переживала, что я передумаю. Биологическая мать, ни разу не навестившая ее в детдоме, иногда ей тоже звонила: «Жди, приеду». С тех пор малышка свыклась с мыслью, что взрослые всегда врут, и никакие контраргументы не работали. Наши первые месяцы оказались непростыми. До самого приезда Тани я не знала, как отреагируют на ее появление мои родные дети. Примут ли? Окружат ли заботой? Сейчас я понимаю, что еще больше их зауважала. Однажды я спросила у своей дочки Варвары, ей тогда было семь: «Что бы тебе хотелось поменять в своей жизни?» А она ответила: «Контейнер для Таниных катетеров – этот слишком короткий». Я тогда расплакалась и почувствовала такую мощную поддержку от этого маленького человека – от всех своих детей и, конечно, от Сережи, – что последний страх улетучился.

С появлением Тани мне предстояло переквалифицироваться и в личного психолога, и в медсестру. У Танюши врожденный порок развития позвоночника spina bifida, при котором ребенок прикован к инвалидному креслу. У нее тонюсенькие ножки и непропорционально большая, «лягушачья» грудная клетка. Она похожа на эльфа из сказки – только вот перспективы у нее совсем не сказочные. После рождения можно было сделать операцию, но момент упущен, и сейчас дефект уже не исправить без ущерба здоровью. Все, что в наших с Сергеем силах, – это обеспечивать ей достойное качество жизни, которое влечет за собой незначительные перемены. К примеру, за то время, что Таня с нами, у нее расправились ножки, и теперь она носит красивые туфельки. А когда-то крошечные стопы не влезали даже в угги тридцать восьмого размера – настолько были деформированы. Мы избавились от катетера Фолея, перестали пить антибиотики и на- брали вес. Наконец, главное достижение – мы научились радоваться. Казалось бы, что может быть проще, но для ребенка с травмированной психикой любые положительные эмоции сродни подъему на Эверест. Поначалу у Тани через день случались истерики. Годы, проведенные в бараке, оборачивались приступами безудержной ярости и нелюбви к себе. Она кричала, что ее нужно посадить на цепь. Просила дать ей собачью миску и поводок. Говорила, что ненавидит себя и что ее появление на свет – ошибка. Причем спровоцировать эти вспышки агрессии могла любая ерунда. Представьте себе комнату, целиком облитую бензином: малейшая искра – и полыхает весь дом. Вот примерно так и было. Когда в один совсем не прекрасный день Таня выбила зуб нашей собаке и расцарапала руку моей трехлетней дочери, я поняла, что больше так не может продолжаться. Моей последней надеждой был психолог, и я побежала на консультацию.

К счастью, мне тогда очень повезло, и я попала к действительно хорошему специалисту. Он меня внимательно выслушал, а затем посоветовал сменить тактику. Раньше я говорила Тане, что у нас везде висят камеры и что я круглосуточно ее контролирую. На это он возразил: «За каждой вашей победой последует маленькая месть. Не пытайтесь казаться сильнее. Лучше покажите ей свою слабость. Дайте понять, что вы живой человек». Я пришла домой, села перед Таней на пол и из последних сил сказала: «Нет никаких камер. Просто я ужасно устала. И мне больно. Можешь не любить меня – это твой личный выбор. Но, пожалуйста, прими мою любовь. Я правда тебя люблю».

А дальше случилось чудо – такое же, какое я пережила в то самое снежное утро, когда побежала в церковь. Таню словно подменили. Конечно, это был посте- пенный процесс, но со временем ее жестокость сошла на нет. Она впервые за долгое время поверила словам взрослого человека. Моим словам. Сегодня обострения случаются у нее не чаще, чем у обычных детей, – и только в моменты тотального безделья. В остальное время она как все. Учится в школе. Занимается плаванием и скалолазанием. Недавно выиграла конкурс по танцам на коляске. Сейчас ей 12. Я понимаю, что впереди у нее долгая жизнь, в которой кроме сахарного сиропа будет много трудностей, несправедливости и боли. Будут разные люди – в том числе взрослые, которые врут. Но теперь я за нее спокойна. И за себя тоже. На сайте Changeonelife.ru об этом не предупреждают, но, изменив к лучшему одну жизнь, ты на самом деле меняешь как минимум две. Чужую и свою собственную.

Записала: МАРИЯ БЕЛОКОВЫЛЬСКАЯ