«Независимый журналист всегда оппозиционен»: спецкор «Новой газеты» Елена Костюченко о знакомстве с Анной Политковской, «опасных» темах и депрессии

Кем вы хотели стать в детстве?

Я довольно долго шла к тому, чтобы стать певицей. Занималась в музыкальной школе, участвовала в вокально-эстрадном ансамбле, ходила по репетиторам. Но лет в 12 поняла, что у меня нет таланта. Какие- то данные были, но очень средненькие, а хотелось прямо петь-петь-петь. Пришлось переориентироваться.

И тогда вы задумались о журналистике?

Нет, просто решила, что окончу какой-нибудь филфак, пойду в школу учительницей, а в свободное время буду писать книгу. В старших классах вместо уроков труда мы могли выбрать начальную профессиональную подготовку. Вот там была тележурналистика и печатная, на которой пообещали платить за каждую опубликованную статью. Мы тогда довольно бедно жили, я подрабатывала мытьем полов, поэтому подумала, что быть журналисткой, наверное, приятнее, чем уборщицей.

И даже поступили на дневное отделение в МГУ.
Да, я решила, что мне нужно в Москву, когда случайно – еще в Ярославле – купила «Новую газету». Прочитала в ней статью Анны Политковской про детей, которые выросли между двумя чеченскими войнами, и поняла, что совершенно ничего не знаю про свою страну. А еще – что то, чем занимаюсь я, никакая не журналистика. И если уж писать, то вот так. Только ради этого я поступила на журфак и переехала в Москву.

Помните, с чем пришли в редакцию «Новой»?

Там была странная история. На первом курсе я заняла призовое место в поэтическом конкурсе, в жюри которого сидел Олег Хлебников, возглавлявший в газете отдел культуры. Я смотрела на него и не могла глаз оторвать. Он, видимо, это заметил, подошел ко мне и спросил, хочу ли я к ним. Я ответила, что очень! Олег Никитьевич меня привел и представил Нугзару Кобаевичу Микеладзе, великому главному редактору, который умер в 2015-м.

Какую тему вам доверили первой?

Меня взяли стажером и сразу отправили к Басманному суду, где тогда шел процесс Ходорковского. В Москве я еще совсем не ориентировалась, поэтому добралась до «Комсомольской», когда уже все разошлись. Начала приставать к оцеплению, к прохожим, расспрашивала, что они знают и думают. Нугзар Кобаевич мой репортаж прочитал и сказал: «Текст, честно говоря, говно. Но есть два хороших предложения, вот их мы и оставим». И добавил: «Завтра планерка в 11». С тех пор я начала безбожно прогуливать журфак.

Вы рассказывали, что очень долго писали статьи, которые в итоге не выходили, получали крошечные гонорары и сочиняли планы, как попасть в штат. Что придумали?

Да, а мама говорила, что ничего не получится и надо уходить. У меня были единственные брюки и единственная пара обуви. И в один прекрасный день сначала порвались джинсы, а потом отлетела подметка. (Смеется.) Мне нужна была тема, которая помогла бы заявить о себе. И тут наступила зима с чудовищными морозами, –30–40 ̊С. Я подумала: «Где сейчас живут бездомные? Что они делают?» Поехала по приютам, лазила по теплотрассам, ходила по вокзалам... После этого цикла материалов меня приняли в «Новую» официально.

Как вы познакомились с Анной Политковской?

Она была первой, кого я увидела в редакции. Я очень стеснялась к ней подходить, только тайком подкладывала ей яблоки на стол, чтобы она хоть что-то ела. Однажды она меня поймала за этим занятием и как-то очень доброжелательно ко мне обратилась, а я испугалась и убежала. Через пару месяцев ее убили. Мне казалось, что у меня есть еще очень много времени, что я успею подойти к ней и сказать, как она повлияла на мою жизнь... С тех пор я уже так не ошибаюсь.

Что в первую очередь отличало ее от коллег?

Она масштабно жила. То, что происходило тогда в отечественной журналистике, не делает этой журналистике чести. А Политковская не то что не отворачивалась от сложных тем, она лезла в самое пекло и писала лучше всех, глубже всех, больше всех. Не зря террористы позвали ее переговорщиком во время захвата «Норд-Оста». Она пошла и добилась, чтобы заложникам принесли воды. И потом сама таскала ее в зал. Летала в Беслан, когда ее отравили прямо на борту самолета. Какие-то вещи мы знаем только благодаря ее работе.

Сейчас на сайте «Новой» можно прочитать больше 600 ваших статей. Какой из своих материалов вы считаете первым громким и важным?

Текст про Кольчугино (расследование «Кольчугино. Хроники» вышло в «Новой газете» 14 февраля 2008 года. – Прим. НВ). Это маленький город во Владимирской области, в котором пятеро подростков убили взрослого мужчину, положив его лицом на Вечный огонь. Когда я туда приехала, оказалось, что вся риторика в СМИ строится вокруг «осквернения святыни» – как будто убийства человека недостаточно. Довольно быстро мне удалось выяснить, что четверо из этой пятерки были выпускниками интерната для людей с особенностями развития. Что взрослые в Кольчугино с наступлением темноты закрываются в своих домах, потому что по улицами начинают шуровать «пионеры», как они называют молодежные группы. И что у Вечного огня должен был стоять наряд полиции, но большинство полицейских уехали работать в Москву. Тогда разговоры об осквернении памяти стали совсем бессмысленными. Я рассказала обо всем редактору, и он сказал, чтобы я доверяла только тому, что увидела сама. Это я и описала, и материал вызвал большой резонанс.

У вас есть какая-то «своя» тема, которая волнует вас больше остальных?
Я люблю писать про маленькие города и невидимые сообщества, так называемые исключенные группы. Про людей, которые по какой-то причине не воспринимаютсякак часть общества. Еще мне часто поручают массовые убийства.

Если речь не идет про громкие события, где берете сюжеты для расследований?

Иногда люди пишут сами. Но обычно примерно половину находит редакция, другую я ищу сама. Если ничего нет, смотрю, где в моей голове темные пятна: чего я еще не знаю, но хотелось бы. Так было, например, с текстом про психоневрологические интернаты (расследование «Интернат», ради которого Елена и фотограф Юрий Козырев на две недели переехали в один из российских ПНИ, вышло в «Новой газете» 30 апреля 2021 года. – Прим. НВ). Пару лет хотела взяться за эту тему, но не могла придумать как. А потом появилась такая возможность.

А за что хочется взяться, но пока не разрешают?

Кавказ. У нас в газете на каждую республику есть отдельный спецкор. Коллеги работают годами и делают это очень круто. Я пока там не нужна. Ну и наш главный редактор Дмитрий Муратов очень против.

Боится за вас?

Да. Но Муратов умеет слушать и слышать, его можно убедить, если у тебя есть аргументы. Мы встречаемся, разговариваем и приходим к какому-то решению, хотя нам это сложно дается: мы оба очень упрямые. У меня была одна тема, от которой пришлось отказаться, потому что она слишком опасная. Мы два месяца искали способы ее раскрутить, чтобы не убиться, но получалось так, что риск моей гибели выше, чем вероятность того, что я вернусь с материалом. Что за тема? Не скажу, потому что надеюсь когда-нибудь все равно написать этот текст.

Вы уже рассказывали, как 13 лет назад, никого непредупредив, начали изучать деятельность секты «Роза мира», действующей под видом тренингового центра. В результате всего за четыре занятия у вас развилась депрессия, от которой вы страдаете до сих пор. Что это было?

У нашего мозга есть три агрегатных состояния: бодрствование, сон и транс. Например, когда мы вдруг подвисаем в течение дня и смотрим в одну точку – это транс. Он возникает естественным путем в тот момент, когда у нас в голове перераспределяется информация: что-то уходит в кратковременную память, что-то – в долговременную, а что-то забывается. А в «Розе мира» в транс вводили специально. Пока человек в нем находится, у него сильно снижена критичность. Это очень глубокая обработка, каждый день по 12 часов. К сожалению, вернуть себя в прежнее состояние нельзя, ты травмируешься навсегда... И учишься жить с этим дальше.

Как думаете, почему вас тогда не уволили?

Не знаю. Может, понимали, что я, конечно, наваляла дурака, но мотивация у меня была правильная. Просто не рассчитала силы и поломалась. У нас в «Новой газете» вообще очень близкие отношения, мы как семья.

Вы считаете себя оппозиционной журналисткой?

Нет, я себя считаю независимой журналисткой. Просто независимый журналист всегда оппозиционен. Вызывает ли это во мне стресс? Нет.