Что общего между ревущими 1920-ми и пока смутно вырисовывающимися 2020-ми

50 лет спустя Диана Вриланд, легендарный fashion-директор The Symbol, так описывала девушек из ревущих 20-х своей бывшей ассистентке Эли МакГроу (та пробовалась на роль Дейзи в экранизации «Великого Гэтсби» 1974 года): «Они всегда сидели на самом краешке стула, как будто напряженно прислушивались к разговору в другом конце комнаты». Определение это было точным и совершенно неподходящим одновременно. Для плутократического и при этом полубогемного круга, в котором родилась и блистала Вриланд, оно, несомненно, работало: не так давно избавившимся от корсетов юным дебютанткам (19-летняя Диана была одной из самых привлекательных в 1922 году) хотелось участвовать во всем сразу – и в революционном парижском дадаизме, и в автомобильной лихорадке, и в традиционной, хоть и подвергнувшейся сильной мутации погоне за лучшими из всех возможных женихов. Из самых бесшабашных получались настоящие флэпперы – «милейшие создания с обескураживающе плохими манерами», как характеризовала их острая на язык новелистка предыдущего поколения Маргарет Делан. Они танцевали до упаду, напивались до бесчувствия, меняли ухажеров как перчатки и каждому новому позволяли такие вольности, о которых их матери страшились даже подумать.

Более того, флэпперы еще и трубили о своих похождениях всем, кто был готов их слушать. Раскрепощенности и широте интересов колумнистки The New Yorker, писавшей под псевдонимом Lipstick, позавидовала бы и Кэрри Брэдшоу: девушка советовала, сколько денег надо давать на чай таксисту, если вас стошнило в его машине, в туалете какого из баров сподручнее заниматься сексом и как попасть на вечеринку, куда тебя по нелепой случайности не пригласили. Реальную Помадку, дочь преподобного Вильяма Джозефа Лонга из Коннектикута, звали Лоис Лонг – и не было в Нью-Йорке фейсконтроля, который посмел бы ее остановить.

Но были у эпохи легенды и совершенно другого свойства. Наследницы суфражисток, они были счастливы воспользоваться всеми блестящими результатами их кровавой борьбы. Среди них Амелия Эрхарт, первая женщина-пилот, которая в одиночку перелетела океан и поднялась на рекордную высоту 5 600 метров. Астроном из Гарвардской обсерватории Сесилия Хелена Пейн-Гапошкина, в 1925 году высказавшая абсолютно верное, но множество раз оспоренное коллегами-мужчинами предположение о том, что все звезды, включая наше Солнце, имеют одинаковую структуру и состоят из водорода и гелия. Художница и выпускница Bauhaus Анни Альберс, чей абстрактный текстиль покорил Америку. А еще тысячи и тысячи других женщин, которые поступили в колледжи на традиционно мужские специальности, не бросили работать после окончания войны, ибо поняли, насколько важны финансовая независимость и возможность реализовать себя вне кухни или гостиной, сознательно предпочитали не выходить замуж до преклонных 30 лет или (о ужас!) на всю жизнь остаться «в девицах».

Но между кружащимися «снежинками» из джаз-клубов и серьезными девушками с амбициями было больше общего, чем обе стороны захотели бы когда-нибудь признать: как минимум их объединяли шокирующая длина подолов и мало что скрывающие купальные костюмы. 1920-е годы радикальнейшим образом изменили отношение к женскому телу, табуированному викторианской культурой, которая получила смертельное ранение на фронтах Первой мировой, но все еще мучилась в агонии. Один за другим ей наносили удары парижские дизайнеры. Первопроходец и поклонник этнической свободы в крое Поль Пуаре (в этом месте вспоминаем сцену из «Аббатства Даунтон», в которой бунтарка леди Сибил Кроули совершает модное faux pas, появляясь в обществе в его гаремных брюках) говорил: «Я не очень понимаю разговоры о морали и благопристойности, когда дело касается платья. Оно либо красивое, либо уродливое». Коко Шанель легализовала брюки и маскулинные силуэты, позаимствовала из военной униформы бушлаты и блейзеры, придумала прямые платья с заниженной талией, заменила объемные шляпы компактными клошами и вообще совершила бесчисленное количество революций, необходимых для того, чтобы привести внешний вид женщины в гармонию с ее изменившимся самоощущением и образом жизни. А популярный в то время Дом Jean Patou занялся совсем уж невиданным – разработкой специальной линии одежды для гольфа, лыж и тенниса. Спорт превратился в важную часть повседневности, как только стало ясно: с новой модой скрывать недостатки фигуры под слоями ткани, как это делалось веками, вряд ли получится. Стандарты красоты вообще преображались стремительно: если femme fatale, певица и актриса начала XX века Лиллиан Расселл имела более чем пышные формы, которыми очень гордилась, то уже в 1918 году в популярной статье (написанной, заметим, мужчиной) приводилась такая удивительная статистика: «Девушка весом 45–50 килограммов имеет в десять раз больше шансов найти мужа, чем та, что весит 60». Сегодня сам посыл звучит дико, зато сразу становится понятно, почему Мэрилин Монро выглядела таким плохим кастинг-решением для фильма «В джазе только девушки». Идеальным вариантом стала бы угловатая брюнетка с бобом и ярко накрашенными губами или андрогинная блондинка со скульптурной волной в волосах и презрительным взглядом. Именно такими были самые роковые красавицы 20-х Луиза Брукс и Марлен Дитрих. А остальные в погоне за их стройностью осваивали все новые физические активности и садились на жестокие диеты. Считать калории, выбирать салаты с французской заправкой и есть как можно меньше хлеба врачи считали правильным уже тогда, а beauty-индустрия разворачивалась во всю свою невиданную мощь на радость женщинам, у которых появились деньги и возможность тратить их по собственному усмотрению. Конечно, мало кто понимал тогда, что мир стоит на пороге Великой депрессии и еще одной страшной войны, которая снова полностью изменит правила игры.

Поэтому 20-е так хорошо рассматривать как экспериментальную лабораторию и выделять самые живучие культурные и социальные штаммы, которые продержатся как минимум еще век. Таким стал стиль ар-деко, родившийся на пике экономического процветания и превратившийся в символ почти недостижимого капиталистического рая. Разобранный на составляющие и видоизмененный, он до сих пор прекрасно развивается в высоком декоративном искусстве. Новым отношениям женщины со своим телом также суждены были большие перспективы: да, сексуальная революция с последующей жесткой реакцией, которая продолжается до сегодняшнего дня, произошла гораздо позже, но без века джаза ее и вовсе бы не случилось. А последними, но отнюдь не менее важными оказались поставленные перед обществом вопросы, ответы на которые мы все еще ищем: насколько могут быть размыты гендерные границы, как осмыслить эффект лавинообразных перемен и нужно ли женщине искать свое место в существующей структуре ценностей или без оглядки ломать ее под себя.

Текст: АНАСТАСИЯ УГЛИК
Фото: GETTY IMAGES