Правда или действие: есть ли политике место в моде?

С другой стороны, если вдуматься, одежда всегда была частью политического контекста. XX век стал первым в истории, когда самовыражение посредством моды было самым популярными и доступным способом девиантного политического протеста. После Второй мировой войны западный мир начала охватывать волна капитализма и массовой поп-культуры, которая воспринималась на ура старшим поколением, познавшим ужасы войны. В то же время послевоенная массовая культура, воспроизводимая большими корпорациями, дала мощный стимул для переосмысления ценностей многим молодым людям, которые войну не застали. Отрицание ценностей старшего поколения, которое, по их мнению, развязало аж две мировые войны, вылилось в появление множества субкультур, противопоставлявших себя мировому порядку в частности через свой внешний вид и моду. В 1950-е годы на волне пацифизма в США появились битники, которые, конечно, в первую очередь были писателями и поэтами. В 1960-х в своих поэмах, рассказах и про-коммунистических манифестах они призывали к разоружению, легализации наркотиков, стирании расовых границ и отказу от цензуры. За откровенно политический и при этом эротический текст поэмы «Вопль» Аллен Гинзберг даже угодил под трибунал. Образ битника в черной водолазке, очках в роговой оправе и берете был сам себе протестом против среднего класса, одержимого идеей консюмеризма и желанием выглядеть хорошо. На самом же деле битники тщательно притворялись, будто внешний вид не имеет для них никакого значения, чтобы распознавать друг друга в разряженной толпе беби-бумеров. Сейчас черной водолазкой уже никого не удивишь, но именно битники сделали ее символичным, уже немного клишейным, но все-таки символом отказа от желания следовать массовым трендам. Субкультура битников не прошла мимо высокой моды и, например, во многом их стиль популяризировал Ив Сен-Лоран в своей коллекции «Beatnik» 1960 года для Christian Dior, которая сама по себе стала революцией: никогда до этого субкультура так явно не появлялась на подиумах. Уже намного позже, в 2008 году, образ битников преобразовал в своей осенней коллекции Марк Джейкобс, но, разумеется, это уже не произвело такого фурора, как в 1960-е.

Позаимствовав основные идеи у битников, на свет появились хиппи. Запомнились они не столько своими политическими протестами, сколько знаковым стилем, который, вопреки популярному мнению, заключался отнюдь не только в пренебрежении мылом. В 1960-е хиппи были главными противниками войны во Вьетнаме, многие из них были активными участниками движения за гражданские права и против атомного оружия. Внутри своей коммуны они пытались построить альтернативное общество и свои во многом социалистические идеи сеяли мирными протестами и пропагандой определенного внешнего вида. Отказ от благ цивилизации и истеричного американского консьюмеризма отразился именно на их манере одеваться. Женщины и мужчины носили одинаково длинные волосы, отрицая гендерное разделение. В помощь им служила и этническая, подчеркнуто неамериканская одежда, которая показывала их уход от западной капиталистической цивилизации в естественную среду стран третьего мира: дашики, длинные индийские блузы, свободные брюки – все это в 1950-е и 1960-е с модой на обтягивающую одежду демонизировало хиппи в глазах общества, выращенного на голливудском кино. Для хиппи одежда служила не только способом протеста против авторитарности, но и опознавательным сигналом в толпе. Постепенно к концу 1960-х хиппи-эстетика постепенно начинала становиться частью мейнстрима, что повлекло за собой небывалую популярность психоделического искусства, моды и кино. В 1967 году Ив Сен-Лоран после поездки в Марракеш выпустил африканскую коллекцию и тем самым задал тон моде 1970-х.

К этому времени молодежь по обе стороны океана все больше хотела быть похожей на рокеров с Вудстока, чьи музыкальные призывы к революции и свободе звучали из каждого проигрывателя в Европе. Они начали осваивать их стиль, миксуя его с психоделическими мотивами, этническими рубашками и жилетами, отращивать волосы и читать Карла Маркса. Пожалуй, самая известная студенческая революция студентов-гошистов в Париже в 1968-м году прошла не только под музыку Джими Хендрикса, но и под флагом стиля. На тот момент уже сформировался типичный образ богемного французского студента с удлиненной стрижкой «боб», в черной битниковской водолазке и ярких хиппи-брюках. По словам историка моды Ребекки Арнольд, майские события 1968-го года пошатнули нормы маскулинности за счет того, что молодые женщины приобщились к политическому активизму, который ранее был мужской прерогативой. Впоследствии этот андрогинный образ, рожденный в конце 1960-х, прославил модельера Жака Эстереля: вдохновленный студенческой революцией, он сделал одну из первых унисекс-коллекций в истории моды – «Alice 71 in Wonderland». Затем тот же образ закрепился в популярном кинематографе, а спустя не один десяток лет проявился в коллекциях Gucci в исполнении Алессандро Микеле. В какой-то момент стиль и политика начали идти рука об руку – у молодых людей было стойкое желание не только выделиться своими идеями, но и всем внешним видом показывать принадлежность к той или иной идейной группе. В дальнейшем этой лохматой идейной молодежи, взявшей свое начало от хиппи, было суждено совершить культурную и сексуальную революцию в Америке и Европе, открыв дорогу этническим и сексуальным меньшинствам, которые своими руками перевернули мир моды и искусства.

Сформировавшаяся в XX веке модная индустрия впитала в себя дух революций и политических субкультур. В наше время тот или иной стиль все еще остается способом протеста, однако в его постмодернистском формате – на подиуме. Еще задолго до рождения империи Кардашьян-Вест дизайнеры начали включать в свои показы элементы активизма. Пионером политического самовыражения, наряду с Вивьен Вествуд, была Кэтрин Хамнетт, которая всю свою молодость протестовала против атомного оружия и Маргарет Тэтчер. В 1980-х на встречу с премьер-министром Великобритани она пришла в футболке собственного дизайна с анти-атомным заявлением «58% Don't Want Pershing».

В «нулевых» одним из первых протестов в рамках актуальной политической повестки можно назвать шоу «Afterwards Collection» Хуссейна Чалаяна 2000 года, которое стало реакцией дизайнера на события в Косово и попыткой привлечь внимание к проблемам геноцида. Дизайнер метафорично показал то, какой жестокой может быть война по отношению к мирному населению и какую нужду она может вызывать: во время шоу модели трансформировали обивку стульев в одежду, а сами стулья, за неимением ничего из вышеперечисленного, – в чемоданы.

В последние годы протесты на подиумах диктуются политическими реалиями, которые сложно и даже невозможно игнорировать. Например, бельгийский дизайнер Вальтер Ван Берендонк отреагировал на трагические события, произошедшие в Париже с редакцией газеты «Шарли Эбдо» коллекцией «Stop Terrorizing Our World», а буквально через год на той же мужской Парижской неделе моды во время шоу Рика Оуэнса один из моделей вышел с несанкционированным баннером «Please Kill Angela Merkel...Not» – это был его ответ на политику Европарламента в отношении Греции.

Но имеют ли что-то общее вышеперечисленные показы, которые «вдохновлены» политикой, с показом, например, Chanel весна-лето 2015, во время которого Карл Лагерфельд выпустил моделей с баннерами и устроил целый феминистский митинг? Кажется, мы пропустили момент, когда Карл Лагерфельд стал феминистом? Пару лет назад дизайнер назвал певицу Адель «немного полноватой» – разве это отвечает ценностям феминизма? На самом деле, Лагерфельд просто тщательно следит за трендами и знает, как привлечь внимание к своему бренду. Во время последнего показа Opening Ceremony форма митинга приобрела настолько осязаемые черты, что казалось, будто грань между fasihion-шоу и заседанием демократической партии была стерта. Кэрол Лим и Умберто Леон всегда относились к подготовке своих шоу оригинально и с юмором, что стало фирменным почерком Opening Ceremony. Конечно, в этом сезоне все вновь ожидали от бренда чего-то необычного, ну, или по крайней мере остроумного. Однако такого откровенного проявления политического активизма не ожидал, наверное, никто. Пользуясь своей привилегией быть немножко freaky, бренд решил срежиссировать в рамках показа анти-конкурс красоты. На буклетах к показу было высокопарно написано «Это шоу – трибьют американскому демократическому процессу и всем, кто в нем участвует». А участвовали в самом показе реальные политические активисты и актеры, среди которых были Рашида Джонс и Вупи Голдберг. Понятно, что, когда неделя моды выпадает на период предвыборной гонки, сложно проигнорировать всеобщую политическую истерию. Однако во время прошлой предвыборной президентской кампании 2012 года Opening Ceremony не проявлял подобных порывов, да и в целом его прошлые коллекции нельзя было назвать политическими. Во время прошлых выборов моде, кажется, было вообще наплевать на то, что происходит в Белом доме. Каждый занимался своим делом, а бренды не хотели ввязываться туда, где их не особенно ждут. Ситуация в 2016 году радикально изменилась. Мир находится в постоянном ожидании войны, каждый считает себя экспертом, а лишнее неполиткорректное публичное высказывание может обернуться всемирной ненавистью (а заодно и популярностью). Когда на власть претендуют такие противоречивые личности, как Дональд Трамп, вдруг все становятся вовлеченными в какой-то нескончаемый процесс политических дебатов. Рассуждать о том, плохо это или нет, бессмысленно, но понятно одно – быть политически активным модно как никогда, а значит, может обеспечить отличный пиар. Ненависть к Дональду Трампу – это то, что объединяет сейчас половину населения США, и каждый, кто более или менее публично бросает ему колкости в лицо, автоматически выходит на первую страницу Google-поиска.

В своем интервью The New York Times Умберто Леон заявил: «Я думаю, стыдно не использовать подиум как площадку и не поговорить о том, что нас волнует». Вполне объяснимо и похвально, что мода перестает быть слегка зацикленной на себе и использует свою популярность, чтобы донести до широких кругов разумное, доброе и вечное. Однако можно ли говорить о модном показе как о подходящей площадке для дебатов, и какой в этом смысл, если пропуск на шоу все равно доступен только узкому кругу редакторов, блогеров и знаменитостей? Все-таки бренды все еще работают над демократизацией своих показов, и говорить о том, что то или иное шоу – это трибьют демократии и американскому народу, немного лицемерно. В связи с этим появляется ощущение, что в показе такой степени политизации PR-составляющая прилично перевешивает искренние порывы. Очевидно, что бурная реакция в социальных сетях и СМИ на последнее шоу Opening Ceremony последовала незамедлительно. Но суть в том, что на него обратили внимание именно из-за явного политического подтекста, а не благодаря выдающейся коллекции. Она фактически прошла незамеченной и стояла как бы отдельного от самого показа. Ряд изданий сделали довольно пространные обзоры показанной одежды и сконцентрировали внимание на описании речах активистов, принявших участие в шоу. Модная индустрия, как и многие сферы бизнеса, находится в кризисе. Видимо, во время финансовой стагнации, как и на войне, все методы хороши.

Следуя той же логике, благодаря кастингу исключительно среди мультирасовых моделей четвертый сезон Yeezy стал политизированным еще даже до того, как группу приглашенных редакторов отправили, как на школьном автобусе, в парк «Четырех свобод», где проходил показ. Выбор места (парк был построен как трибьют американской демократии) и кастинг моделей был растолкован одним крупным американским fashion-медиа, как международный демократический жест, кампания против расизма и успешная анти-республиканская пропаганда. Однако если вдуматься, установка на исключительно мультирасовых моделей – тот же расизм, пускай и обратный, а элитарность самого показа просто зашкаливала, и никакой мерч по 70 долларов за штуку его не скроет. В итоге шоу получилось настолько демократичным, насколько может быть демократичной срежиссированная рекламная кампания Хилари Клинтон. Любопытно, что в контексте последней коллекции Yeezy политическая составляющая и ажиотаж вокруг самого Канье Уэста полностью затмила собой коллекцию, которая, по идее, нуждалась в должной критике от крупных американских модных изданий. В последнем сезоне Канье фактически не показал ничего нового: те же бомберы, поношенного вида толстовки, леггинсы и комбинезоны, которые напоминали утягивающее белье Ким Кардашьян. Ботфорты на шпильке стали нововведением, но и они оказались провальными: каблуки не выдержали даже одного прохода по подиуму, и моделям пришлось воспользоваться помощью зрителей, чтобы доковылять до конца показа. Не говоря уже о том, что некоторые модели падали в обморок – ради то ли моды, то ли демократии – прямо во время шоу.

Сам факт того, что мода не может быть полностью независимой от политики в современных реалиях, неоспорим. Вполне разумно, что многие бренды представляют свои показы как площадку для привлечения внимания к тем или иным социальным болезням и несправедливостям, что можно воспринимать как проявление здоровой гражданской позиции. Ведь одно дело, когда мода становится политизированной по своей сути, и сами модные образы несут яркий стейтмент – будь-то черная водолазка или платье-трансформер Хуссейна Чалаяна. Но другое дело, когда бренды начинают использовать политику и следующие за ней социальные темы: феминизм, борьбу с расизмом и гомофобией – для того, чтобы попасть в популярный тренд и привлечь к себе внимание СМИ и покупателей. Это несправедливо ни по отношению к покупателям, ни по отношению к людям, которых реально касаются эти проблемы. Да, история показывает, что мода и политика всегда шли рука об руку, но тем не менее первая всегда была концептуальной поддержкой или атрибутом второй, но никак не местом ее исполнения. Сейчас же мы наблюдаем, как мода рискует стать политическим шоу, которое будет оцениваться общественностью по критериям рекламной кампании в поддержку кандидатов в президенты, а политические проблемы в то же время рискуют остаться нерешенными из-за нехватки реальных действий.