Кто такой Лев Бакст?

Лев (или, как его знали на Западе, Леон) Бакст стоит в этом списке отдельно: он не просто сотрудничал с дизайнерами, а сам участвовал в создании костюмов, прежде всего балетных. Свой путь он начал с сотрудничества с Михаилом Фокиным – знаменитым хореографом, который переложил классический русский балет на новый формат. Экспрессивная живопись Бакста очень подходила по ритмике постановкам Фокина. Впрочем, настоящая известность пришла к Баксту, когда он в 1911 году был назначен художественным руководителем «Русских сезонов» Сергея Дягилева, с которым продолжал работать на протяжении семи лет. Непосредственно с миром моды Бакст был связан двумя нитями: во-первых, эскизы его кисти стали вдохновением для целого ряда коллекций Поля Пуаре и положили начало ориентальному периоду в его творчестве, а во-вторых, художник регулярно сотрудничал с модными журналами и стал автором нескольких знаковых обложек The Symbol.

В этом году отмечают 150-летний юбилей Льва Бакста. В честь этого в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина (ГМИИ) сегодня открывается одноименная выставка. Здесь будет представлен красочный альбом, который к знаковой дате выпустило издательство СЛОВО/SLOVO, с самой полной биографией Бакста, его эскизами и живописью, а также десять эссе Жана Кокто, которые никогда не видели свет. TheSymbol.ru получил уникальную возможность частично опубликовать их, а заодно и потрясающие иллюстрации кисти Льва Бакста.

Клеопатра, право же, одна из лучших драм, показанных русской труппой. Слаженное звучание ансамбля не нарушается здесь ничьим эгоизмом.

Так и хочется сказать, что декорации, статисты и танцоры суть «сама скромность». Чудо каждого рождается из ансамбля, способствуя успеху всего представления.

Начиная с танца юношей и вплоть до галеры, проплывающей в полнейшей тишине, всё развивается с неумолимой жестокостью, и спрашиваешь себя, не является ли тишина, в которой совершается действие, просто-напросто следствием того, что речь персонажей чужда нашему слуху. Уже сам выбор музыкальных мелодий — вязких, тягучих, терпких и горячих, словно тучи саранчи, кольца питонов и течение Нила — порождает в нас странный дискомфорт, так что мы начинаем ощущать себя словно потерянными во времени и пространстве; нечто подобное происходит с одним из персонажей Уэллса, который радуется, что попал в прошлое, но пребывает в замешательстве, ибо не знает, суждено ли ему вернуться в настоящее.

Балет этот более чем известен, а живописные декорации г-на Бакста слишком замечательны, чтобы мой комментарий был в состоянии что-то прибавить к этому, и все же мне хотелось бы описать незабываемый выход (и первое выступление во Франции) г-жи Иды Рубинштейн. Ограничусь здесь своими заметками, сделанными наспех во время первых спектаклей. Надеюсь, что привкус непосредственности, на которую не способна наша память, искупит беспорядочность этих записей.

Pазве самая невероятная из драм, полная страстей и коварства, не должна была родиться в сладостном, удушающем зное гарема? И все эти дивные юные цветы, распустившиеся на рассвете среди расшитых подушек, разве не было им назначено погибнуть вечером? Густой, наэлектризованный воздух тайных бурь воспламеняет страсти, располагает к неосторожности, приближает неотвратимое. Занавес поднимается, и нашему взору открывается гарем; атмосфера неги и роскошного заточения, изумрудные тона — всё здесь предвещает надвигающуюся катастрофу. Без сомнения, это день катастрофы, но это катастрофа, чаемая как избавление. Пусть мы еще не знаем, как будут развиваться события, но нам немедленно передается напряжение, разлитое в воздухе как предвестие скорого взрыва.

Можно ли быть уверенным, что пираты существуют на самом деле, или они всего лишь кошмарное видение? А три блестящие, как металл, богини? А бог Пан? Не является ли эта история лишь сплавом разных легенд ради того, чтобы ожил сон Дафниса?

Если память мне не изменяет, моим первым сильным впечатлением от русского балета стал Павильон Армиды. Эта прекрасная танцевальная труппа поразила меня больше, чем любая поэма Гейне, чем любая фантастическая история Эдгара По; с потрясением, полученным от нее, не может сравниться даже лихорадочное пробуждение, сопровождаемое сожалением о прервавшемся сновидении, томительном и смутном. Впоследствии, какой бы ни была увиденная мною драма, я всегда ощущал мучительно-сладостный привкус чего-то полубессознательного: полагаю, что это является следствием царящей на сцене атмосферы неясности и безмолвия.

Финальный занавес Дафниса становится чем-то вроде пробуждения, сопровождаемого характерным чувством беспокойства, которое порой бывает при пробуждении.