Константин Богомолов и актеры спектакля «Князь» в модной съемке за кулисами «Ленкома»

Во время съемки Богомолов ведет себя предельно расслабленно: то и дело смешит команду и с долей кокетства позирует на камеру, набросив на себя женское пальто Prada с плеча Александры. Однако, несмотря на всю непосредственность, он все же оставляет место и для интриги. Так, несмотря на то, что режиссер исполняет в своём же спектакле главную роль, его имя почему-то не значится в списке актеров. Отзывом писателя Владимира Сорокина о «Князе» он тоже не спешит делиться и ограничивается лишь короткой ремаркой: «То, что он мне сказал — это личное. Ему понравилось, и от "Карамазовых" он тоже был в восторге». Впрочем, Константин Богомолов все же рассказал редактору TheSymbol.ru Юлии Вахониной о нашумевшем спектакле «Князь», своих отношениях со зрителями, коммерческой составляющей театральной индустрии и любви к одежде.

У вас не проходят репетиции спектакля «Князь», после того как состоялась премьера. Это принципиальная позиция?

Если спектакль хороший, он сам по себе существует. Если он не сделан, приходится принимать какие-то реанимационные меры. Мне кажется, в последнее время мои спектакли сделаны неплохо, поэтому я их не репетирую.

До «Князя» и «Машины Мюллер» Серебренникова вы редко выходили на сцену. В «Гаргантюа и Пантагрюэле» участвовали не в каждом спектакле, да и роль у вас была второстепенная, также и в «Братьях Карамазовых» вы появлялись лишь в нескольких спектаклях. Почему вы так выборочно решали, когда выходить на сцену и почему решили исполнить главную роль в «Князе»?

В предыдущих спектаклях я играл из-за производственной необходимости, когда нужно было заменить актера. В «Князе» решил принять участие по той же причине. Я был недоволен тем, как у нас развивались репетиции с артистом, который должен был исполнять роль Мышкина. Он прекрасный актер, но именно в этом спектакле мы не нашли взаимопонимания, творческого контакта, и я был вынужден взять на себя эту ответственность.

Вы феноменально сыграли, особенно приступы эпилепсии. Это результат репетиций или экспромт?

Нет, каждый раз это чистой воды импровизация.

Нет, когда ты находишься в процессе, естественно, ощущаешь, напортачил ты или нет, сфальшивил или нет. Это все же творческий акт, который происходит на глазах зрителей, поэтому не всегда все может быть идеальным.Что сделано, то сделано, сожалеть бесполезно – это живое дело. И потом есть такая прекрасная фраза режиссера Эймунтаса Някрошюса: «Спектакль не самолет, каждый вечер взлетать не должен».

В «Князе» ваш герой не всегда взаимодействует с другими персонажами: стоит отдельно в углу или сидит у камина. В те моменты, когда ваш герой статичен, отмечаете себе игру других актеров? Когда вы на сцене, мыслите как режиссер или как актер?

Я слушаю актеров всегда. Да, я им делаю замечания в процессе – за кулисами или после спектакля. Иногда они чувствуют, что я некими знаками прямо на сцене даю им понять, что недоволен, как они работают. Артистов всегда призываю контролировать то, что происходит с ними, не находиться в бессознательном. На сцене я и режиссер, и актер – это сливается в одно.

В «Князе», в отличие от предыдущих ваших работ, вы часто поднимаете тему смерти. Почему?

Эта тема была и в предыдущих спектаклях: в «Братьях Карамазовых», «Юбилее ювелира» и европейских постановках в Латвии и Польше. Почему? Мы ведь живем в контексте смерти, вся цивилизация в нем находится. Мы все об этом думаем, только в большей или меньшей степени.

В конце спектакля «Князь» актеры не выходят на поклон, оставляя зрителей на несколько минут в легком смятении: не сразу понятно, будет продолжение или все закончилось. Почему?

Трудно после такой темы выйти на поклон. Мы честно пытались, но не получается даже физически: как-то стыдно и неловко. Да и за что кланяться?

Кто он, ваш зритель?

Совершенно разный. Честно, я об этом не думаю. Моя задача – достать любого. А кто он, что он, какой он – неважно: все мы примерно одинаковые. Пускай у нас разные социальные статусы, разное происхождение и в силу этого разное воспитание, добраться можно до любого и вытащить одни и те же вещи. Вопрос чаще в свободе внутренней и неготовности к тому, чтобы из тебя это извлекали. То, как человек на это реагирует, зависит от дара, образования и воспитания. Но мне все равно, из кого вытаскивать: и там, и там интересно.

Среди ваших поклонников очень много светских дам и представителей бизнес-элиты, да и билеты на постановки Константина Богомолова не только стоят недешево, но их порой с трудом можно достать. Как вам удается совмещать искусство и коммерцию?

Кстати, ко мне еще ходят и студенты, и молодежь. Театр в любом случае – часть коммерции, и он требует аудитории, ведь приходится собирать залы на 800 мест. В ту секунду, когда ты вступаешь на эту территорию, неизбежно задумываешься, как сделать так, чтобы ежедневно заполнять зал и еще как-то заставлять людей сидеть в нем некоторое количество времени. Это непросто. Если ты хочешь, чтобы твои работы смотрели, должен думать о том, чтобы они продавались и на них ходили разные люди. А чтобы привлечь состоятельную публику, надо делать какие-то шаги внутри спектакля. Тот продукт, который ты производишь постепенно завоевывает разную аудиторию. Дальше уже на тебя работает твое имя, естественно, главное – это не растерять и развиваться дальше.

Все, что я сделал и чего добился, произошло по одной причине – я делал то, что хотел, и не подстраивался. И кстати, «Князь» тоже не подстраивается. Для многих людей, которые очень любят мои предыдущие работы, этот спектакль стал шоком и недопониманием, но это очень хороший показатель. Нельзя, чтобы тебя бесконечно любили, надо, чтобы иногда тебя начинали ненавидеть или не понимать. Тогда происходит эмоциональная встряска и отношения продолжаются. Потому что если тебя будут все время любить, от этой любви все вскоре утомятся.

А как же в этом случае, как вы сказали, «не растерять свое имя»?

Зрители придут, ведь в равной степени много и тех, кто от «Князя» в восторге. Есть целый ряд людей, которым не нравилось, что я делал до этого, а «Князь» им понравился. То же самое и с Рабле (мой любимый спектакль): очень многим нравился «Идеальный муж», но придя в Театр Наций, они не понимали, что это такое. Главное – не давать к себе привыкнуть. Это не вырабатываемая четкая стратегия, нет. Я просто такой, какой есть, и делаю то, что хочу, не думая, как понравиться зрителю, которому я уже когда-то угодил. Меня это не заботит: я не люблю публику и не люблю зрителя. Понимают они меня или не понимают? Если нет, значит, не доросли, тогда растите. Не хотите расти? Идите на хрен. Если не будут ходить на мои спектакли, я не буду этим заниматься. Никаких проблем вообще. Делаю только то, что хочу. И это, по сути дела, единственный залог твоего профессионального и творческого движения и в определенной степени залог жизни. Потому что тухнут и дохнут те, кто, почувствовав успех, начинают работать на него. Они начинают бояться потерять тех, чьей любви так добивались. Не ценить это – вот что важно.

Очень трудно представить, ведь успех и признание очень льстят.

Мне очень трудно польстить. Точнее, я в этом и не нуждаюсь, поскольку сам себя очень высоко оцениваю. Моя самооценка страхует меня от того, чтобы не взлететь на небеса и забыться. Меня нельзя перехвалить – я сам себя хвалю в максимальной степени и сам себя ругаю одновременно. Успех – это инструмент для достижения цели. Если тебя очень любят, это прекрасная возможность приобнять человека и дать ему по голове.

Вы снимали клип для группы «Винтаж». Почему решили сотрудничать с поп-исполнителями, ведь вы о них неоднозначно отзывались, называли показателем эстетического состояния общества?

Почему нет? У великого литературоведа В.Б. Шкловского была такая фраза, смысл которой в том, что искусство развивается переходом низких жанров в высокие. Да, и я очень люблю попсу – низкие жанры, люблю с ними играться. Нет страха, что мое сознание, заполненное массой серьезных теоретических и художественных книг, вдруг замусорится текстами группы «Винтаж». Наоборот, это хороший опыт и прекрасная возможность поиграться в эту, условно говоря, «низкую» культуру. Масс-культ – вообще очень интересная сфера, там очень любопытные бродят энергии. А когда соединяются концептуальное мышление и массовая культура, получается дикая, адовая смесь. А любая ненормальная смесь хорошо обновляет генетику, в том числе и в искусстве. Как говорится, короли должны совокупляться с нищими.

К тому же я очень безответственный в этом плане человек: ну поработал с поп-исполнителями и что? Может быть, сам скоро спою песню в блестках и люрексе, и это станет вершиной моей карьеры. Раз-два-три, раз-два-три, на меня посмотри.

Кстати, о блестках и люрексе. Внимательно просмотрела светскую хронику с вашим участием и заметила, что одеваться вы любите.

Да, одежда – это прекрасно. Я не люблю наготу, потому что считаю, что человек от животного отличается в том числе и одеждой. Одежда – это гуманистическая история, концентрат человеческого милосердия. Она скрывает наши отвратительные бренные тела. И отношение у меня к ней, как у девушек: порой возникает чувство, что нужно срочно пойти в магазин и что-то купить.

Oversize-дубленка, в которой вы пришли на премьеру «Статус свободен» вместе с супругой Дарьей Мороз, надевшей похожее на нее пальто (получился у вас такой правильный pair-look), от какого дизайнера?

Она была куплена в Берлине, в хорошем итальянском секонд-хэнде.

А двубортный пиджак в полоску с юбилейного вечера Олега Табакова? Кстати, костюмы от какого дизайнера на вас сидят лучше всего?

Вообще, все костюмы на мне сидят идеально, независимо от бренда и кроя. Тот, что в полоску, называю Gangnam Style: купил его в Корее, абсолютный кретинизм – мне близок такой чудаковатый стиль.