«Каждый должен пройти школу строгости, преодоления страха и любви» — уроки Константина Райкина молодым актерам и опытным режиссерам

Ни одна премьера не проходит гладко, почти всегда есть элемент чрезвычайности. Это каждый раз что-то очень другое, неизвестное, непохожее на то, что было раньше. Поэтому выпуск спектакля — панически напряженный процесс. Страшный.

Худрук — «мужчина», приглашенный режиссер — «женщина». Как нужно правильно ухаживать, «клеить» женщину, которая тебе нравится? Как обойти соперников, чтобы режиссер выбрал именно тебя? Применять те же приемы. В образном смысле, конечно. Например, проводить вечером в Москве на поезд в Питер, а утром в Питере её встретить. Это безотказно действует и на любого режиссёра.

Режиссер Роберт Стуруа начал затягивать сроки выпуска спектакля у нас в театре. А у меня с этим всегда строго. При этом в тот момент он находился в Аргентине, ставил там другой спектакль. Я договорился с партнерской авиакомпанией, чтобы меня туда свозили. Прилетел в Буэнос-Айрес, договорившись, что через пару часов в этот же день вылечу обратно в Москву. Вошел в театр на репетицию, говорю: «Привет, Роберт! Я приехал просто тебя спросить, ты же начнешь у нас в срок?» (Смеется.) Сдвинуть даты в такой ситуации он бы себе уже не позволил.

Артисты «Сатирикона», многие из которых — мои ученики, воспитаны как профессиональные труженики и научены подчиняться любому режиссеру. Какие-то радости не должны быть только семейными. Все-таки я отдаю себе отчет, что в итоге они могут пойти работать в другой театр, и там они тоже должны нравиться и уметь очаровывать. Поэтому самое важное — актеры должны быть хорошо обучены. Для этого каждый из них должен пройти школу любви и при этом строгости и преодоления страха.

У Мольера есть совершенно гениальная пьеса «Дон Жуан» и привыкнуть к ней никак нельзя. 350 лет назад человек написал такую необычную, смелую, умную и смешную, и страшную, и театральную вещь... Там столько мудрости и гениального таланта и абсолютно возрожденческие мысли о том, какое чудо человек.

Я подчиняюсь режиссеру сразу. С первой же репетиции я глазом не поведу в ту сторону, куда он не указал. Я абсолютно послушный. Вот если режиссёр попросит меня что-то предложить, я выскажусь. Но прежде, чем пригласить режиссёра, я долго его высматриваю, смотрю его спектакли. Это судьбоносная фигура.

Никаких пределов трактовки классических текстов нет, это связано только с талантом режиссера. Драматургия, в принципе, предполагает какую-то трактовку, иначе не может быть. Если пьеса написана для постановки на сцене, а не только для чтения, она должна быть обязательно дополнена фантазией режиссера, актерским воплощением. Никаких границ не может быть, и устанавливать их нельзя.

Инструмент, на котором играют все, не может быть чутко настроенным. Я вижу, когда у актера сбивается прицел, потому что большая творческая работа в разных местах начинает сказываться на работе у нас в театре. Я это вижу и говорю ему об этом. Иногда довольно жестко. Иногда нелицеприятно.

Россия — театральная империя с очень мощной драматической школой и сценической традицией. Что касается кино, это довольно «деньгоемкий» вид искусства, в котором очень много технологий. Но это искусство. Я всегда знаю, что должен посмотреть все новое у Лунгина, у Тодоровского, у Хлебникова... Я смотрю много хорошего русского кино. Или русские сериалы: «Домашний арест», «Звоните Дикаприо», «Обыкновенная женщина»... По‑моему, это мощные работы.

Изначально «Сатирикон» — это театр, который строится на любви к зрителям. Это очень принципиальная штука. Это не эпатаж, не ненависть или равнодушие, как иногда бывает, мол, мы тут с Богом разговариваем, а вы вроде как допускаетесь. Нет, мы выходим на сцену потому, что мы любим людей в зале и хотим к чему-то их приобщить и как-то их приподнять над их жизнью. И не обязательно их только мирить с жизнью, а можно их возмутить чем-то, вздыбить против чего-то. Это тоже благое дело.