Евгений Водолазкин: «Надо выключить по возможности телевизор и уж точно социальные сети»

Когда поступаешь на филологический факультет, то уже не исключаешь для себя ничего в отношении работы со словом. Ты еще не знаешь, будет ли это исследовательская работа или писательский труд, но, в соответствии со словом «филолог», то есть «любящий слово», уже понимаешь, что это будет какая-то форма любви. Началось у меня с исследования – я занимался Древней Русью, и это было очень интересно. Но человек так устроен, что его манит новое. Не то чтобы я разлюбил филологическую деятельность, нет, я ее люблю по-прежнему, но все-таки наука – это рациональный тип познания, а с возрастом тянет к иррациональному. Вот эмоциональное и рациональное объединяет как раз литература. Поэтому я и стал ею заниматься.

Когда вы поняли, что это всерьез?

Что я стал писателем? Не знаю, я не исключал этого и в студенческие годы. Но само осознание пришло, когда я написал «Лавра». Эта вещь удивила не только читателей, но и меня самого. Я как- то не ожидал от себя такой книги, потому что вообще не собирался говорить о том, чем занимаюсь профессионально. Еще за пару лет до «Лавра» я сказал, что никогда не буду писать о Древней Руси, потому что слишком много написал о ней научных работ и слишком хорошо ее знаю. Это ведь тоже плохо. Для того чтобы писать, надо немножко не знать.

Чем, по-вашему, объясняется читательский успех «Лавра»? История средневекового травника, аскетическая жизнь юродивого, пострижение в монахи – все это на первый взгляд не для массового читателя.
Да, закончив «Лавра», я был уверен, что он никому не будет интересен. Но когда выяснилось, что получился бестселлер, я начал это объяснять как критик или литературовед. Я думаю, что есть какие-то общие законы развития литературы. И то ее состояние, которое было характерно для девяностых и начала двухтысячных, мне кажется, утомило. Издатели продолжали по инерции производить лавбургеры, фанфики, фэнтези и прочее, но уже чувствовалось в воздухе напряжение, как перед грозой. Этот поток, который был полноводным в девяностые, к десятым годам, по моим ощущениям, иссяк. Не в том смысле, что никто таких книг не писал, – как раз писали, а в том, что их устали читать. Я чувствовал это подсознательно, у меня не было никаких статистических данных. Я просто понимал, что все будет меняться, и хотел написать совершенно другой роман. А сейчас уже очевидно, что продажи так называемой серьезной литературы – я все время говорю «так называемой», потому что никто ведь научно не определяет степень серьезности, – пошли вверх, а продажи того, что условно называется литературой треша, – вниз.

А кто читает эту серьезную литературу?​ Кто приходит к вам поговорить о «Лавре», об «Авиаторе»?

Самые разные люди, и письма я получаю от очень разных читателей. Но среди них много молодых.

Получается, есть интеллектуальный запрос?

Да, есть запрос, может быть, даже не столько интеллектуальный, сколько жизненный. Принято ведь считать, что пора мудрости и серьезных размышлений – это старость. Отчасти так и есть, но очень много о смысле жизни думают как раз молодые. Люди пожилые от этого устают, им уже все равно. Я сам много думал в юности о смысле жизни, о смерти, и всякий текст на эту тему меня очень интересовал. Молодость – это пора выхода из состояния, которое имеет иммунитет к смерти, по крайней мере психологический. В детстве кажется, что смерть тебя не касается, хотя ты, в общем, знаешь о ее существовании. Но в юности человек вдруг с ней сталкивается. Так было со мной, когда я понял, что если не определюсь со смыслом жизни, то абсолютно все, что я делаю, не будет этого самого смысла иметь. Герой моего нынешнего романа «Брисбен» бросает музыкальную школу и, когда учительница его спрашивает почему, отвечает: «Потому что я умру. Зачем мне музыкальная школа?» И целый коллектив кидается его отговаривать от такого шага. И в конце концов он понимает: то, что он умрет, – это как раз хороший повод окончить музыкальную школу и вообще, так сказать, немножко подтянуться, заняться более тщательно своей жизнью.

Это мысль маленького Жени Водолазкина? Брошу, потому что все равно умру?

Отчасти. Я подарил герою много собственных мыслей. Но это не я. И не потому, что я стеснялся себя как-то выворачивать. Дело в том, что есть задачи повествования, которые не всегда совпадают, допустим, с существующим желанием описать свою биографию. У меня такого желания не было – я просто наиболее достоверные какие-то шаги и поступки вытаскиваю из себя, потому что все остальное – это либо литература, либо чьи-то рассказы, которые не всегда искренние, либо дневники, которые еще менее искренние. У меня в юности было по-другому. Меня просто колбасило лет с 13 до 15. Я был первые пять классов отличником и таким, как немцы говорят, musterknabe, образцовым мальчиком. А потом свойственная этому возрасту ломка, среди прочего сопряженная с открытием смерти, на меня сильно повлияла. Я перестал готовиться к урокам и делать домашние задания, бросил музыкальную школу, вообще все бросил, что мог. Начал курить в каких-то компаниях, стал таким уличным парнем, грубил учителям. В преподавателя английского запустил угольником, другого послал. В общем, будь я директором, наверное, такого, как я, выгнал бы из школы. Но все это прошло к десятому классу примерно. С девятого класса я стал ходить в церковь, и постепенно это организовало мою жизнь. А абсолютная моя непричастность к школьным занятиям в течение трех лет обернулась тем, что я стал троечником. Ну то есть реально двоечником, конечно, просто мне тройки ставили по старой памяти. В последнем классе родители на свои весьма скудные средства наняли мне репетиторов, и я, как барон Мюнхгаузен, вытащил себя за волосы из трясины. И в аттестате у меня все пятерки, одна четверка только по химии, на которую просто не хватило сил почему-то.

То есть, с одной стороны, двоечник и хулиган, с другой – ученик Лихачева и доктор филологии.

Знаешь, как сказано где-то в притчах Соломона: трех вещей не могу понять и четырех не могу уразуметь. Следа лодки по воде, пути змея по камню, пути орла по небесам и путей мужа в юности его. Так что мои пути были довольно извилистые.

Если возвращаться к книгам, то я бы сказала, что «Лавр» – это роман о любви, «Авиатор» – о времени и памяти. А «Брисбен» – роман об успехе?

Да, это одна из тем романа, но основную я бы все-таки определил так: в чем состоит смысл жизни. Это, конечно, узкая формулировка, но я попробую пояснить. Тематически «Брисбен» – книга о том, как музыкант прекращает концертирование, поскольку серьезно болен, и начинает искать новый смысл жизни. Основа цивилизации нового времени в том, что жизнь стремится в будущее. И этот футуристический взгляд абсолютно противостоит средневековому, когда все лучшее – рождение Христа – уже случилось. И даже не средневековому, а разумному. Вот мой герой, у которого все шло по восходящей, вдруг не может выступать – и он сломлен. Но ведь жизнь – это не только то, что впереди, не только радость. При правильном отношении это и то, что позади. И движение в том пространстве, которое называется жизнью, существует не только вперед, но и назад, и это надо понимать. Иными словами, является ли успех смыслом жизни? Нет, не является. Я пытаюсь показать это всем повествованием. В романе есть несколько важных разговоров героя с дедом и встреча в Италии с русским монахом. Тот понимает по виду моего героя все его беды и говорит: «Ты грустишь оттого, что у тебя нет будущего. Но будущего нет ни у кого. Его просто нет. Потому что, когда оно приходит, оно становится настоящим». Не бойся потерять будущее, говорит монах, это фикция. Пока оно не наступило, вообще сложно говорить о потере. А когда наступило, оно уже не будущее. Вот поэтому будущее отнять нельзя. Сложно, хотя и возможно, отнять настоящее. И уж чего точно нельзя у человека отнять, так это вечного. Поэтому надо стремиться к вечному. Вот то верхнее «фа», к которому пришел мой герой, а вся беда с ним происходит прямо на пике карьеры, только кажется ему смыслом жизни. На самом деле это не так. Смысл жизни – в ее целостности. «Брисбен» построен как перекличка собственных заметок музыканта и его биографа. И вот биограф все хочет, чтобы мой герой рассказал о времени успеха, описал отношения, которые у успешных людей заводятся, вот это все. И музыкант отвечает: я как раз о времени успеха не хочу говорить, потому что это уже не я. Настоящий я был до этого, а время успеха – это не обо мне, а о тех, кто меня раскручивает, кто меня ценит и любит, но это история, не связанная со мной напрямую. Я тот, кто все это сделал. А история успеха – это только мое отражение в ком-то. И биограф возражает: мол, это же твое отражение. А герой отвечает, что это отражение успешного человека, каким он должен быть. Но это не я.

Мне кажется, «Брисбен» для многих станет любимым романом писателя Евгения Водолазкина. Очень важный нерв задет.

Мне тоже кажется, что это актуально. Знаешь, впервые я задумался об успехе, когда меня попросили написать для детского издания. Это делала Мария Голованивская.

Это большой проект «Азбучные истины» издательства Clever?

Да, я писал главу на «У», «Успех», – тогда и пришлось подумать об этом. Что интересно, слово «успех» в Древней Руси не имело значения success, вернее это было третье или четвертое значение. Основное значение слова – «польза», когда давали деньги на храм, например, говорили «на успех людям», то есть «на пользу людям». Как так произошло, что вот это третье, периферийное значение стало основным? Наверное, это вопрос к истории. Потому что нравственная напряженность Средневековья, как к ней ни относись, уступила место прагматике Нового времени, которая сейчас дошла до предела. Успех – очень важная категория для современного сознания, причем в единственном значении: success.

И значение это сильно сопряжено с деньгами.

Да, или со сферой человеческих отношений, которые тоже конвертируются в материальное. Мне кажется, что наша цивилизация доходит до своих пределов и очень скоро будет что-то совершенно другое. В том числе успех перестанет стоять в центре человеческих представлений о ценностях. Успех – категория глубоко индивидуалистическая. Это когда ты выделяешься из массы, противопоставляешь себя другим. Успешным можно стать только при наличии тех, у кого нет успеха. Так вот, этому индивидуализму, который негативен в моем понимании, я противопоставляю персонализм как глубоко позитивное чувство, осознание своего «я» в конструктивном смысле. В Средневековье человек был предельно связан с другими, он выражал общую точку зрения. Полезность Нового времени – в персонализации. Но в какой- то момент, как это часто бывает, достоинства приобретают гипертрофированную форму и становятся недостатками. Мне кажется, мы достигли пика и маятник сейчас качнется в противоположную сторону.

А что говорил об этом ваш наставник Дмитрий Сергеевич Лихачев? Как он оценивал успех и индивидуализм?
Он как-то сказал в одном из фильмов: «Я был на самом дне, лагерной пылью, я был на относительном возвышении (с ним, например, дружили первые лица государств: Горбачев, Ельцин, принц Чарльз), но и то и другое имеет относительное значение. Хеппи- энда у меня в жизни не получилось: погибла дочь – и ее смерть сразу все перечеркнула. После этого уже безразлично, успех или неуспех». Он резюмировал это так: жизнь таким образом смеется над нами. В тот момент, когда тебе кажется, что ты чего-то достиг, она показывает, чего ты стоишь. Я люблю библейскую фразу из книги пророка Даниила, сыну Навуходоносора Валтасар она сказана: «Ты взвешен на весах Всевышнего и найден очень легким». Потрясающая по музыке и красоте фраза. Надо помнить, что все мы очень легкие, и, если нас начнут взвешивать на весах Всевышнего, думаю, ничего хорошего не выйдет. Поэтому сам я к успеху отношусь спокойно. Понимаю, что это дело временное.

Как этому научиться? Как не вступать в соревнование с самим собой?

Во-первых, мы очень непрочны и запросто можем уйти на два метра под землю, это происходит внезапно, без всякого предупреждения. Во- вторых, можно просто пережить, как в большинстве случаев и бывает, потерю интереса к себе. Поэтому надо отделять интерес к себе от самого себя. Это очень хорошее упражнение с точки
зрения духовной гигиены. Не стоит привыкать к ласкам, надо понимать, что это быстро уходит. Все те качества,которыетебеприписывают, исчезнут вместе с похвалами – останется только то, что у тебя действительно есть. Не надо делать лишних шагов.

Но для этого мало просто уметь думать, надо научиться как-то замедлять свою жизнь. Цифровая реальность и информационная активность 24/7 настолько все ускорили, что осмысление сделанного сегодня придет только послезавтра, если вообще придет. Люди перестали обдумывать намерения – они осмысливают уже совершенные поступки. Есть у вас личный рецепт замедления происходящего?

Есть. Не то чтобы рецепт, но то, что я для себя решил, – не знаю, насколько это решение универсально. Надо
не участвовать. Надо выключить по возможности телевизор и уж точно социальные сети. Дело в том, что сегодня человек становится зависимым от чужого мнения в такой степени, в какой не был еще никогда. И главное – в социальных сетях разлито много злости.

При этом каждый ищет, наоборот, позитива, одобрения и поддержки.

А получает совсем другое. Мне понравилось одно выражение Валерии Гай Германики. Она у меня брала интервью и спросила, как я отношусь к тому, сколько у меня лайков. Я ответил, что мне это совершенно безразлично. Она сказала: «То есть вы собираете лайки на небесах?» Я говорю, что да. Я уж не знаю, кто там ставит лайки, но образ все равно хороший. И да, эти лайки гораздо важнее. В интернете есть какие-то ресурсы, связанные со мной, но ими занимается другой человек, волонтер, он ведет фейсбук (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) и прочее. Очень квалифицированный, вдумчивый такой парень. Единственное, о чем я его попросил, – чтобы было понятно, что это не я пишу, а он.

По вашей странице действительно видно,что она не персональная.

Потому что я не настолько себя ценю, чтобы личную страницу выкладывать. И, с другой стороны, ценю себя и свое время в достаточной степени, чтобы не сидеть в социальных сетях. Штука в том, что некоторые люди социально не реализованы, и они добирают нехватку этой реализации в интернете. Но надо понимать: то, чего они на самом деле ищут, они все- таки там не найдут. Сейчас просто идет какой-то дикий эксперимент над человеком в связи с новыми техническими возможностями, и никто не знает, чем это кончится.

Да, но он идет стремительно. Читаешь, например, книжку Митио Каку «Будущее разума» – и понимаешь, что пока ее переводили, половина описанного уже случилась. И от «умных очков» для хирургов с загруженными данными МРТ и машин без водителя недалеко и до чипов памяти.

Ну кто позволяет себе вживлять эти чипы, тот, наверное, этого достоин. Я не говорю, что надо ездить на телеге, обогреваться печью и воду носить из колодца – нет. Просто не надо позволять новым вещам вас завоевывать. Я, например, вижу для себя большую опасность в социальных сетях. Это ведь огромная трата времени и энергии, силы высасывает колоссально. Поэтому я вообще не читаю, что там пишется, и не участвуюв обсуждениях. Но я понимаю, что есть одинокие люди, которые хотят общения, социальная реализация – это тоже понятное дело. Не может быть общих рецептов для всех. Я бы только посоветовал очень хорошо подумать, насколько нужны каждому из нас социальные сети. Лучше вести дневник, писать что-нибудь, гулять. Каждый сам решает, насколько внешнему позволительно его захватить. Но если ты чувствуешь, что поднимается вода, – беги оттуда.

Интервью: НАТАЛЬЯ ЛОМЫКИНА
Фотограф: АЛЕНА КУЗЬМИНА
Стилист: АНГЕЛИНА БЕЛОКОНЬ

ГРУМИНГ: КСЕНИЯ ЯРМАК@PRO.FASHIONLAB; АССИСТЕНТ ФОТОГРАФА: ДМИТРИЙ СУВОРОВ@ BOLD_MOSCOW; ПРОДЮСЕР: КСЕНИЯ СТЕПИНА. БЛАГОДАРИМ РЕСТОРАН COMMUNITY MOSCOW ЗА ПОМОЩЬ В ОРГАНИЗАЦИИ СЪЕМКИ.