Дневниковые записи: апрель Сьюзен Сонтаг
Вы никогда не задавались вопросом, чем в этот самый день лет 10, 50, а то и 100 назад занимались знаменитые писатели, художники и актеры? Мы решили регулярно это выяснять. Герой этой недели — великая интеллектуалка Сьюзен Сонтаг.
Апрель 1949 г.
Поездка домой на выходные обернулась интереснейшим опытом. Эмоционально я стала свободнее от зависимости, которую, в интеллектуальном плане, считаю ущербной — я думаю, что наконец свободна от зависимости / нежности по отношению к матери. В этот раз она не вызвала во мне даже жалости, только скуку. Дом никогда не казался мне таким маленьким, домашние — столь естественно скучными и банальными, а моя искрометная витальность — столь угнетающей. По меньшей мере здесь (т. е. в Беркли), в незамаскированном одиночестве, я нахожу какие-то удовольствия и компенсацию — в музыке, книгах и чтении поэзии вслух. Мне не нужно притворяться; я распоряжаюсь своим временем, как хочу. Дома царят притворство и ритуалы дружелюбия — ужасающая трата времени — мне следует бережно относиться ко времени этим летом, нужно многое успеть.
Если меня не примут в Чикаго и, соответственно, мне предстоит вернуться в Беркли зимой, я пробуду здесь до первых летних курсов. В противном случае я прослушаю эти курсы во время 8-недельного триместра в Лос-Анджелесе.
Время с двух до пяти пополудни я собираюсь отдать сочинительству и занятиям на улице, на солнце, и еще заниматься вечером, сколько получится — я буду спокойной, учтивой и безучастной!
15 апреля 1958 г.
После двух недель в Испании (Мадрид, Севилья, Кадис, Танжер) я вернулась в Париж... Почему я не взяла с собой этот дневник? Потому что знала, что Г. берет свой, и мне представилась гротескная картина, как мы с ней живем в одном номере и пишем друг у друга на глазах — созидая свое частное «я», расцвечивая свой частный ад...
Дела обстояли лучше + хуже, чем я ожидала — мы не ссорились (если не считать одного нелепого дня в Севилье: она была со мной днем, а после мое лицо выдало меня, мое отчаяние + ощущение, что меня отвергли, а она восприняла это как то, что отвергли ее) и не были близки по-настоящему... Я не могла избавиться от мысли, что она несчастлива, что Испания и испанский язык напоминают ей о жизни с Ирэн. Мы были вежливы друг с другом и очень разъединены...
...Коррида в Севилье, как меня чуть не вывернуло наизнанку, когда первый бык упал на песок. Вторник в Мадриде, как картины Босха и музыка фламенко всю ночь кипели у меня в голове... На солдатах во время шествий в Севилье каски сродни нацистским.
У меня болит левая пятка, истерзанная новой обувью, которую я купила за день до отъезда, — закусочная близ Каррера-Сан-Иеронимо — кошмарный вагон третьего класса в поезде до Севильи с 6 грязными, скабрезными испанскими «vitelloni» («Норман Мейлер», «Клерк», «Кларк Гейбл», «Толстый дружок», мерзкий тип с «bota» на противоположной скамье у окна) — стою на мосту Триана днем в субботу в ожидании «paso», которая так и не появилась, — все время чувство голода, может быть из-за тревоги и сомнений, а стоило ли мне приезжать, и оживления + грусти + удовольствия, все вместе, — беспокойная сумятица чувств...
Покупка кроссовок под вечер в среду в Мадриде — запах ладана и воздушной кукурузы во время процессий.
Кадис — самый красивый город из всех, что я видела в Испании, — центр очень чистый и современный, и тишина прекрасной, печальной бедности вдоль мола. Город элегантных, но скромных площадей, множества узких пешеходных улиц, детей и моряков, и моря, и солнца.
— Наши прогулки вдоль мола и следовавшие за нами босоногие дети.
— Полнотелый молодой официант в ресторане (наш первый вечер в Кадисе), который просил Г. о свидании.
— Поездка в конном экипаже до гостиницы.
Автобусная поездка из Кадиса в Альхесирас, когда Г. сообщила мне прозвище («пап» от pulpo), которым Ирэн + она называли друг друга, — потом рассердилась на меня + на себя, за то, что поделилась интимной подробностью.
Креветки в кафе на набережной Альхесираса...
Г. досадует, потому что меня взволновал вид Гибралтара с корабля.
...Пара лесбиянок в Танжере — Сэнди, худая, светловолосая, университетского вида «хозяйка» и Мэри, большой нос и груди, португалка.
Запахи Севильи — ладан, воздушная кукуруза, жасмин и «чуррос».
26 апреля 1958 г.
Я больна, меня лихорадит, я теряю себя. Эта страсть — болезнь! Только я успею подумать, что взяла себя в руки, что выздоравливаю, как она восстает и дает мне под дых... Мне казалось, что я в меньшей степени влюблена в Г.; поистине эта связь растлевает меня, а ее непрекращающиеся нападки на мою самость — будь то вкусы в еде (вспоминаю тот день в Севилье, прогулку вниз по Сьерпес, когда я выпила миндальный коктейль, а она заявила, что у меня «неизощренный вкус»), взгляды на искусство, мнения о людях или сексуальные потребности — оскорбляют мою любовь. Я говорю себе, что она уничтожает мою любовь к ней враждебностью и пошлостью, что следует только допустить разрыв, и я сразу почувствую грустную свободу. Но это не так...
По материалам книги «Заново рожденная. Дневники и записные книжки. 1947–1963». Издательство Ad Marginem.