Все смотрят кино о маньяках и серийных убийцах, и не надо этого стесняться
Кино и медиа одержимы историями о маньяках и серийных убийцах — это не новость. А вот частота подобных релизов за последние годы уже начинает настораживать.
Прошлогодняя «Казнь» Ладо Кватании будто закольцевалась с «Методом» — популярным сериалом десятых, который тоже брал за основу реальные кейсы и исследовал скорее не преступления, а природу насилия и сходство преступников с теми, кто их ищет. Между этими проектами стриминги сняли «Хорошего человека», «Чикатило» и «Хрустального», а Ксения Собчак выпустила нашумевшее интервью со «Скопинским маньяком». Речь уже не о художественном вымысле — зрителю герои «Криминальной России» интереснее Ганнибала Лектера. К слову, цикл передач на НТВ недавно обрел вторую жизнь: стал популярен в Тиктоке и запустил YouTube-канал, который имеет 500 тысяч подписчиков и 150 миллионов просмотров. В связи с таким ажиотажем возникают вполне ожидаемые вопросы. Начнем с главного: это вообще ок?
Все психологи в один голос твердят: ок. Причины оживленного интереса к «чернухе» кроются в простейших механизмах работы мозга и психики. Можно выделить три главных:
- Структура художественного произведения, в котором есть загадка, ее объяснение и наказанное зло, помогает «в миниатюре» прожить собственные проблемы и страхи. Накопленные негативные эмоции, стресс мы выпускаем за просмотром.
- За адреналиновым скачком всегда следует расслабление и покой — закон химии мозга.
- Погружаясь в табуированную тему (а маньяки, убийства и просто смерть, даже ненасильственная — все еще табу в нашем обществе), мы неосознанно взаимодействуем с нашей теневой стороной. Это не значит, что вам тоже хочется убивать — скорее вас будоражит мысль о том, чтобы переступить черту, позволить себе нечто запретное.
Таким образом, эффект от триллеров и детективов на здорового человека будет исключительно терапевтическим. Если же увиденное на экране побудило к реальным действиям — значит, с психикой зрителя уже было что-то не так.
Все доводы психологов отлично укладываются в кейсы вымышленных историй. В них зло гипертрофированно, зачастую нереалистично, за счет чего мозг не ассоциирует происходящее с реальностью, и нам удается наблюдать за сюжетом отстраненно. Однако многие проекты, «основанные на реальных событиях», доказывают, что действительность может быть жестче вымысла. Почему тогда продолжают работать адреналиновые скачки и эффект отстраненного наблюдателя?
Во-первых, дело в образе антигероя. До середины XX века убийцы украшали лишь развороты бульварной прессы. После выхода хичкоковского «Психо» по роману Роберта Блоха убийца в глазах публики приобрел глубину, а неотъемлемой частью любой детективной истории стало расследование психологических причин кровавых деяний. Кино легко способно развить аномалию или девиацию в полноценную сюжетную линию — а за «ненормальным» человеку всегда интересно наблюдать (вспомним третий довод психологов и спин-офф о Норме Бейтс).
Во-вторых, чем мрачнее и тревожнее времена, тем больше людям требуется безопасных способов избавиться от стресса. Наша нынешняя изоляция логично соотносится с интересом к «родным» сюжетам — пусть речь идет и о советских криминальных хрониках. Плюс, когда действие фильма или сериала переносится в прошлое, это автоматически отдаляет зло от зрителя, фокус внимания направляется на временную стилизацию, поиск знакомых деталей одежды, быта. Да и сложно не узнать Дмитрия Нагиева даже в чикатиловских очках, а Никиту Ефремова представить на месте Михаила Попкова. И это главное — оставить искусство искусством, с дозволенной ему мерой условности. Когда же реальный убийца выходит на передний план, как в упомянутом выше интервью — вот это уже «не ок».