Автор романа-первоисточника «Петровы в гриппе» Алексей Сальников — об экранизации, любимых сценах и совпадениях
Начать хочется с удивительного совпадения. Редактор поэтического отдела в журнале, куда ходит друг Петрова, был списан с Николая Мережникова, который долгое время заведовал стихами в журнале «Урал». Крайне маловероятно, что Кирилл Серебренников был с ним знаком. Сомневаюсь также, что Сергей Дрейден, сыгравший редактора в фильме, мог заглянуть мне в голову и как-нибудь узнать о том, кого я подразумевал, когда писал «Петровых». Тем волшебнее кажется сцена, где пожилой работник журнала объясняет молодому автору, чем плоха его проза, а чем хороша. Этот мягкий, чуть усталый голос, сама энергетика переданы словно в результате длительных наблюдений. Настоящий подарок для тех екатеринбуржцев, кто хотя бы немного знал и любил Николая Яковлевича.
Да! До того как удалось посмотреть фильм, слова о том, что роман «Петровы» слегка безумный, что, возможно, и автор немного поехавший, вызывали у меня легкое недоумение. Ни во время редактуры, ни при просмотре двух театральных постановок градус сумасшествия не обнаруживал себя в такой степени, чтобы я понял, насколько он высок. Одно дело, когда ты видишь буквы на бумаге либо сидишь в зале среди других людей – там сцена, игра. Происходящее же на экране, как быни было фантастично, принимается за что-то наиболее близкое к правде, ведь основную часть правды, новостной ли, художественной, мы получаем именно посредством экрана. Перед экраном мозг наиболее готов поверить в то, что сейчас будут показывать. Дистанция между постановщиком и зрителем минимизирована до крайности. И вот оно происходит. Чувство такое, что тебе пересказывают сюжет какого-нибудь аниме, и ты думаешь, что готов ко всему, но, оказывается, не к тому, что будет дальше. Да господи, само начало с разговором троллейбусного психа и девочки – это ж что-то прямо хентайное. И нельзя сказать, что это было сделано не добровольно – никто лично меня не принуждал угрозами набрать буквы безумного монолога на страничке «Ворда». А в фильме полно моментов, когда возникает ощущение, что смотришь японское игровое шоу, но только это русское шоу, настолько аутентичное, что никаким другим быть не может. Как же это, блин, весело!
И сразу же появились любимые места в фильме. Вот так, при первом же просмотре, видишь ряд эпизодов, полных света. Будто гирлянду через кино протянули, которая горит не слишком ярко, не слишком тускло, а так, как нужно. Когда Петров провалился из безумия начала двухтысячных в свое детство, даже не мурашки по спине побежали, а ощущение тепла потекло по сердцу снизу вверх. Поход на елку – просто гипнотический. Наверное, души нужно не иметь, чтобы родиться в советское время и не быть растроганным этим утром, этим походом, этими родителями, морозным окном. Место про болезнь Петрова-младшего смотрится как отдельная страшноватая сказка с хорошим концом. Тут дело в так поставленном свете, что имеются и тревожные тени, и теплые цвета. Петрова становится просто матерью без всяких заморочек, с Петрова, вернувшегося домой, слетает шелуха странных друзей и знакомых, оба родителя становятся такими же милыми и дурацкими, как их сын. Обычными становятся все в кадре. Еще Петров-младший коротко и смешно успевает глянуть в декольте участкового врача. Сборы на елку Петрова и Петрова-младшего, забавный утренний скандал Петрова-младшего и Петровой, затем ТЮЗ, обратная дорога, то, как отец и сын валяют дурака, перекидываясь головой Соника, – все это выполнено в холодных тонах, но, наоборот, согревает своей естественностью. Действительно кажется, что жар спал. Что это не холод такой, а будто температура снизилась с 38 до 36,6. Что это не холод, а скорее свежесть.
Ну и это уже не спойлер для тех, кто интересовался экранизацией «Петровых», особый момент – переход повествования в черно-белое, ностальгическое. Наблюдая за тем, что происходит, просто забываешь, что фильм перестал быть цветным. Стихотворение «Романс» Андрея Вознесенского прочитано там настолько к месту и настолько про то, о чем говорится в фильме вообще, что студент театрального, скачущий вокруг Снегурочки и, чтобы очаровать ее, декламирующий: «Запомни этот миг. И молодой шиповник...» – внезапно стал мне симпатичен. Хотя, когда я писал о нем в романе, симпатичным его не считал. Действительно молодой Игорь, действительно бледная Снегурочка. Прошлое, которое прекрасно хотя бы тем, что изменить его невозможно, потому что оно уже случилось. Можно, конечно, попытаться от него сбежать, но это вряд ли получится.
