С Эриком Булатовым я встретилась в бельгийском Шарлеруа, название которого знала исключительно благодаря стишку Артюра Рембо. Постиндустриальный провинциальный городок никак не тянул на место силы современного искусства – но каково же было мое удивление, когда, прогулявшись по сонным улицам, я попала в гигантский арт-центр BPS22, где вовсю шла финальная подготовка к выставке Black Horizon. Здесь, в отличие от остального Шарлеруа, жизнь бурлила и кипела. Причем в самом прямом смысле этого слова. В одном зале Андрей Молодкин, второй после Булатова экспонент, налаживал инсталляцию «Молодая кровь». Для нее художники из его группы и другие сочувствующие сдали литры и литры крови, которые теперь, подгоняемые индустриальными насосами, весело булькали в полупрозрачных емкостях. В соседнем помещении Зои Хойвень Ши, парижанка китайского происхождения, отпаривала первую коллекцию комбинезонов и толстовок бренда The Foundry с кириллическими надписями «Опасно», сделанную специально для выставки. А рядом патриарх соцарта и один из самых титулованных русских художников Эрик Владимирович Булатов вместе с рыжеволосой женой Наташей ел кускус. Они только что приехали на поезде из Парижа, где буквально вчера в резиденции российского посла отмечали 85-летие Булатова. Там его спросили, многое ли за долгую его жизнь было не так и о многом ли он жалеет. «Не так было почти все, но я ни о чем не жалею», – ответил художник с добродушной усмешкой. С ней же он смотрел в BPS22 на суетящуюся вокруг молодежь. И даже когда один из ассистентов выпалил откровенную глупость: «Вы, наверное, с Родченко учились?» – мгновенно нашелся: «Нет, с Эйзенштейном». Для торжественного открытия он безропотно согласился сменить свой клетчатый пиджак на военную куртку, сшитую Зои из парашютных чехлов. А на вернисаже за руку поздоровался с Гошей Рубчинским, который ради Булатова и Молодкина тоже открыл для себя Шарлеруа. «Мы ведь оба хотели приехать в ваших свитерах с надписями "Враг" и "Вдруг", но в последний момент забыли», – сказала Рубчинскому Наташа. Она имела в виду коллекцию, которую дизайнер сделал по мотивам булатовских работ и показал в январе 2018-го в екатеринбургском Ельцин-центре. «Да, они очень популярные были, – кивнул Гоша. – Несколько раз пришлось дошивать партию». А Булатов задумчиво добавил: «Мне нравится, когда искусство вот так входит в обычную жизнь, любопытная новая перспектива получается».
Эрик Булатов: «Мне нравится, когда искусство вот так входит в обычную жизнь»
The Symbol: Расскажите про экспозицию, в которой мы находимся. Почему «Насрать» и что «Не так страшно»?
Булатов: Есть у меня на все истории. Очень давно в Бухаре я познакомился с археологом и исламоведом Сергеем Юреневым, осужденным и сосланным в те края. Интересный был собеседник – с парадоксальным умом и отличной библиотекой. Очень я любил у него в гостях бывать, и всегда меня интриговал один угол, где было что-то спрятано за занавесочкой. И наконец я не выдержал – спросил, что там. А он и говорит: «Вот знаешь, когда мне совсем грустно и плохо становится, я отодвигаю занавесочку, смотрю – и сразу легче». И показывает бумажку, на которой от руки написано: «Насрать». Я тогда подумал: «Какой же мощный девиз!» А «Все не так страшно» придумал, когда Андрей (Молодкин) отвез меня на бывший литейный завод на юго-западе Франции, где он работает. На меня это пространство произвело огромное впечатление. Было в нем что-то трагическое, сила, которая вроде погибла, но то тут, то там пробиваются ростки новой жизни, а значит, надежда есть. По-моему, это очень похоже на то, что происходит сейчас и в Европе, и в России.
The Symbol: Вы всегда писали картины и только недавно занялись объемными вещами, такими как эти гигантские буквы. Сложно было перестраиваться?
Булатов: Я много лет старался сделать такое пространство-картину, в которое зритель мог бы войти, и перед вами очередной этап этого процесса. У традиционной живописи есть только реальная плоскость, а пространство на ней воображаемое. Вот я и задался вопросом, что будет, если поработать не с нарисованной, а с реальной перспективой. А сложно ли было? Очень. Каждый серьезный творческий шаг требует напряжения всех сил, но я давно к этому привык.
The Symbol: Я росла на ваших иллюстрациях к сказкам. Как я сейчас понимаю, они были всего лишь способом прокормиться, но делали вы их с большой любовью. Какая история вам особенно нравилась?
Булатов: Да, все правильно. Тогда, в 70-е, мой год делился на две равные части. Осенью и зимой мы с Олегом Васильевым иллюстрировали детские книжки, а весной и летом расходились и работали каждый над своим. «Дикие лебеди», «Спящая красавица», «Кот в сапогах» – я их все люблю.
The Symbol: Как получилось, что вы не стали воинствующим диссидентом? Не участвовали в «Бульдозерной выставке», например.
Булатов: Я никогда не был против антисоветских выступлений, многие мои друзья в них участвовали и, кстати, очень осуждали меня за трусость. Но я ставил вопрос так: либо я политический деятель, либо я художник. Я понимал, что, как только сделаю шаг в сторону борьбы, искусство придется бросить.
The Symbol: Но аполитичными ваши картины того времени назвать нельзя.
Булатов: Это другой разговор. Искусство связано с реальностью, оно высказывается о ней – этим я и занимался.
The Symbol: Вы много раз говорили, что сначала вас стали понимать на Западе и лишь потом в России. Как вы думаете, почему так получилось?
Булатов: А я не знаю. Никому в Москве не было интересно, хотя кое-что выставлялось. Даже мои друзья старались не замечать, что у меня по стенам мастерской развешано: как бы человек хороший, но занимается какой-то фигней. Не только посторонние люди, но и уважаемые искусствоведы давали понять, что меня просто нет. Против такого трудно идти, но были близкие, которые поддерживали. Ими и спасался.
The Symbol: Сейчас вы очень дорогой художник. Для вас это что-то значит?
Булатов: Ну конечно, в бытовом смысле это дает мне спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. А что касается профессионального качества моих работ, тут я убежден: рыночные цены ничего не показывают и не доказывают.
The Symbol: На юбилее в резиденции посла вы сказали, что ваша любимая картина – «Иду». Почему именно она?
Булатов: В ней наиболее просто и ясно выражена потребность движения и выхода за пределы социального мира. Смотришь на нее и понимаешь, что искусство – это путь к свободе.
The Symbol: Весь свой долгий век художника вы говорите о свободе. Как со временем для вас менялось само понятие?
Булатов: Вы хотите, чтобы я дал определение? Нет, так не получится. Как описать, что такое время? Или любовь, например. Ее просто чувствуешь – и все.
The Symbol: Вы сделали эффектную этикетку для «Абрау-Дюрсо», а сами шампанское любите?
Булатов: Раньше вообще не пил, но с тех пор как мы перебрались в Париж, Наташа меня приучила. Сначала заказывала в ресторане два бокала, чтобы не пить одной: выпивала свой, потом мой. А со временем я тоже распробовал и перестал ей отдавать.
The Symbol: Вы чувствуете себя включенным в современную арт-повестку?
Булатов: Вопрос довольно сложный, потому что, с одной стороны, я совершенно в стороне от всего, у меня даже мобильного телефона нет. А с другой – на периферии жизни я себя тоже не вижу, мне кажется, я чувствую ее пульс. То же самое было и в советское время: я газеты не читал, телевизор не смотрел, но всегда знал, что происходит.
The Symbol: Когда в Третьяковской галерее вашу картину показывали рядом с «Явлением Христа народу», вы сказали, что исполнилась детская мечта. А есть еще какая-нибудь, время которой пока не пришло?
Булатов: Даже если и есть, то я о ней не расскажу. Примета плохая.
Фото: СТЕФАН ЛИСОВСКИЙ
Текст: АНАСТАСИЯ УГЛИК
ВЫСТАВКА BLACK HORIZON ПРОХОДИТ В МУЗЕЕ BPS22 ДО 19 МАЯ