Сцена из жизни
Накануне юбилея Табаков признается, что не думал дожить до 80. Еще бы: уже в 29 он перенес инфаркт, снявшись за семь лет в сорока фильмах, самыми существенными из которых считает «Чистое небо», «Шумный день», «Испытательный срок», «Живые и мертвые». И хотя на этом бурный роман Олега Павловича с кинематографом не закончился, сегодняшняя его жизнь больше связана с театром. Точнее, сразу с двумя: «Табакеркой» и МХТ им. А.П.Чехова. И там, и там он не только руководит труппой, но и сам регулярно выходит на сцену (а за главную роль в спектакле МХТ «Юбилей ювелира» в июне получил «Хрустальную Турандот»). Но и это еще не все: помимо прочего Табаков занимается театральной школой для одаренных детей, которую он создал 6 лет назад. Когда Олег Павлович говорит о театре как о семье, это не просто метафора: жену и бывшую ученицу Марину Зудину, играющую в МХТ и «Табакерке», он считает одной из лучших актрис поколения. И с не меньшим удовольствием следит за успехами выпускника своей школы Павла Олеговича Табакова, внешне больше похожего на прадеда, но явно унаследовавшего отцовский талант.
Что вас больше всего занимает в последнее время? Ваши два театра или актерская школа для одаренных детей?
Меня занимает все, чем я занимаюсь, – и я делаю это не корысти ради, а потому что люблю свое ремесло. Денег я заработал уже достаточно, их умножение меня не интересует. Меня в жизни всерьез покупали несколько раз – дважды в Америке, в Праге, в Японии. Но я русский и безнадежно этим испорчен.
А какой смысл вы вкладываете в слово «русский»?
Я как-то раз попал в Нижний Новгород. Меня дважды из Саратова за успехи в самодеятельности возили за государственный счет в Москву. Один раз на теплоходе «Полина Осипенко», а второй раз на теплоходе «Анатолий Серов».
Вы совсем еще юным были?
Не очень, уже 17 лет. И вот мы остановились в Нижнем Новгороде, а там есть такой памятник Чкалову на смотровой площадке. От него пройдешь еще метров сто – и откос двести метров. А дальше – сколько глаз видит – Россия. Я там постоял-постоял, и слезные железы стали выделять влагу от этой красоты. Вот это и означает: «Я русский». Это мое. А если совсем уж честолюбиво сказать, театральная Россия без меня была бы чуть-чуть поменьше. Тридцать лет уже у нас ничего не организуется. Вот как появился мой театр-студия: был подвал, угольный склад, а теперь там играют спектакли. Это вовсе не означает, что нет людей, которым такое положение дел не нравится. Но все равно у меня два раза в месяц именины сердца, в дни предварительной продажи билетов. И все – больше мне ничего не надо.
Мне кажется, для вас вопрос зарабатывания денег никогда не стоял особо остро – вам это обычно удается без напряжения, как бы играючи.
Да, я соображаю в делах прибавочной стоимости, это действительно у меня с детства.
Вы унаследовали это качество от кого-то из родных?
Нет. Хотя отец у меня обладал очень гибким умом и психофизическим аппаратом. Он на войне сражался не за Ленина и Сталина, а за мать-старуху, за жену-красавицу и за меня. Так он мне объяснил однажды, когда я ему задал вопрос.
я тоже умею ставить диагноз – когда ко мне в актерскую школу приходят дети, минут через 20 могу сказать: «У вас есть способности, а у вас нет».
То есть у него был иммунитет против государственной пропаганды?
Да, он не поддавался. Он был начальником санитарного поезда, пошел на фронт добровольцем, хотя у него была бронь как у одаренного студента – он учился у академика Миротворцева, знаменитого хирурга, героического участника Русско-японской войны.
Значит, умение не поддаваться давлению, в том числе идеологическому, вам досталось от отца?
Наверное. Со стороны отца я из пролетариев, а со стороны матери из дворянского рода: дед мой был владельцем огромного имения, которое удовлетворяло значительную часть потребности царской армии в зерне. А прадед по материнской линии копал окопы на Сапун-горе во время Крымской войны.
Как вы решили стать актером?
Талант мучил, требовал выхода.
И когда вы это почувствовали?
Наверное, лет в восемь-девять: я пародировал наших гостей или маминых знакомых, и получалось довольно смешно – они обижались.
А как отреагировали родители? Не стали вас отговаривать?
Мама заплакала, но ничего не оставалось. Они думали, что я стану врачом, как отец, мать, дядя, тетя, сводные брат и сестра. Но это еще более сложная профессия, чем моя, я бы не взялся. Хотя я тоже умею ставить диагноз – когда ко мне в актерскую школу приходят дети, минут через 20 могу сказать: «У вас есть способности, а у вас нет».
Продолжение интервью читайте в августовском номере The Symbol.