Ни о чем не жалею

Нет, я никогда ни о чем не жалею. Значит, так надо было.

Вы как-то специально поддерживаете баланс между работой в театре, кино и на телевидении?

Сейчас в приоритете, безусловно, Театр Наций. Это большой проект, который изменил мою жизнь. А все остальное – уже на втором, третьем и так далее местах. Раньше у меня было какое-то процентное соотношение. Два года я работал, грубо говоря, в кино. Два года – в театре. Были какие-то весы, а сейчас нет, все сбилось. Если есть интересный проект, я иногда могу позволить себе сниматься, но редко. Вот в этом году я позволил себе сняться в фильме «Синдром Петрушки», потому что сценарий написала Дина Рубина и потому что это снимает моя маленькая студия «Третий Рим». И, наконец, потому, что в фильме играет моя любимая партнерша Чулпан Хаматова.

Можете немного рассказать о фильме?

Вообще съемки должны были проходить в Праге и во Львове. Потому что это история про артиста, который делает кукол, а Прага – безусловно, один из самых красивых и кукольных городов в прямом и переносном смысле. Я как начинающий продюсер сразу понял, что Петербург может все-таки заменить Прагу. Мой герой мне очень близок, потому что он художник, который никакой альтернативы, кроме кукол, в жизни не имел. И один из главных конфликтов этой истории в том, что он свою любовь нашел в коляске, когда ей было несколько месяцев, и понял, что это не его кукла, а его муза. Он должен из нее сделать лучшую куклу на свете. Конечно же, это диагноз. (Смеется.) Мне здесь нравится тема опасной черты, за которую может зайти художник. То есть это не просто драма, но и триллер. В какой-то момент художник создает настоящую куклу, которая выглядит точь-в-точь, как его любимая, и он перестает понимать, кто из них живой человек, а кто кукла.

А вы лично знаете людей, которые переступили эту опасную черту?

Все переступают. (Смеется.) А невозможно не переступать. Тогда ты не рискуешь. Вопрос, вернешься ли ты обратно. Мой герой не смог вернуться. Ван Гог тоже не смог – он первый, кто приходит в голову.

Вы один из арт-директоров театрального фестиваля «Территория», который пройдет с 1-го по 14 октября. Какие проекты советуете смотреть?

«Живые пространства», где ведущие молодые режиссеры России представят отобранные совместно с Британским советом новые пьесы на тему урбанизации. Также в MMOMA на Гоголевском бульваре будет показан уникальный выставочный проект-перформанс Бретта Бейли из ЮАР о «живом зоопарке», колонизации народов Африки, и там будет российская часть с мигрантами Москвы.

«Территория» существует девять лет. В какую сторону меняется фестиваль?

Во-первых, он уже взрослый, и некоторые его участники сами стали мастерами. Как Вася Бархатов, который участвовал в студенческой программе фестиваля еще в 2006-м. Фестиваль стал за это время уникальным образовательным проектом. Правда, в первые годы студенты театральных школ из провинций приезжали скопом, целыми курсами. Потом мы поняли, что выходит очень маленький коэффициент полезного действия, потому что многие хотели потусоваться в Москве. И я их сам очень хорошо понимаю. Я когда-то учился в Juilliard School в Нью-Йорке, куда отправили курс Олега Табакова. Дня три за месяц я ходил на занятия, все остальное время проводил в театрах на 42-й стрит. (Смеется.)

Иногда это бывает не менее полезно.

Абсолютно точно, но все-таки потрачены государственные деньги и серьезные усилия. В данном случае я думаю, что для себя полезнее фестиваля, чем «Территория», наши слушатели не найдут: это не Juilliard School, где прекрасные педагоги, но куда можно каждый год приезжать и их видеть. Мы же собираем уникальную программу – то, что сегодня самое интересное, в тренде, как говорится, что двигает современное искусство. Сейчас у нас есть анкетирование, мы отбираем тех, кто достоин приехать и пройти эту учебную программу. В прошлом году у нас были студенты не только из разных городов России, но и из Германии, Израиля, бывших советских республик. И когда я провожу мастер-классы на фестивале, вижу по лицам, по глазам, что это не случайные люди, что им это надо.

Вы произнесли сейчас «в тренде». Вы вообще к моде как относитесь?

Я знаю, что есть несколько марок, которые более или менее мне идут. Покупая их одежду, я просто не трачу лишнее время. А так я мало за модой слежу, если говорить про моду в прямом смысле. Если в переносном – да, я буду не против, если малая сцена Театра Наций станет модной точкой Москвы. Но не в моде дело. Дело в том, что надо общаться с молодыми людьми, помогать им, изучать их. Они учатся у меня, я учусь у них. Вот, например, проект «Шекспир. Лабиринт» мы придумали вместе с критиком Романом Должанским. После этого спектакли в жанре театра-променада стали появляться во многих театрах. Мода началась. Почему? Потому что там не ходили расфуфыренные тети-дяди с пальцами веером. Появилась новая тема, открылись новые смыслы – и это стало модным. Мода должна быть не внешним проявлением, а внутренним открытием. Мы собрали в «Лабиринте» лучшие сегодняшние молодые силы театра, тех, кто выражает наше время. Они все разные, и в этом вся прелесть. Вот это по-настоящему для меня модно.

Но вы обращаете внимание на то, как одеты люди? Делаете, исходя из этого, о них выводы?

Какие-то выводы можно сделать, но это не означает, что я диагноз ставлю. У меня было сложное детство и сложная жизнь, всякое случается. Конечно, я восхищаюсь итальянцами – в любой итальянской провинции вижу старичков, пьющих чай или эспрессо, и вроде ничего особенного – шарфик, мокасины на босу ногу, но я понимаю, что у него в крови стиль. Это создает элегантность, и человек, который держит себя в форме и следит за собой даже в старости, вызывает у меня уважение. У меня есть несколько красивых пиджаков, но я не скупаю все подряд в дизайнерских магазинах. Это глупая трата денег – я куплю этот костюм и смогу его надеть только один раз, потому что все камеры меня зафиксируют и второй раз уже появляться в нем не комильфо. Мне нравятся кеды к пиджаку. С одной стороны, я, безусловно, лицо административное, возглавляю серьезный театр. С другой – я творческая единица, поэтому важно, чтобы какая-то деталь была хулиганской.

Ваши административная деятельность и творческая вообще конфликтуют между собой?

Я научился все это дело разводить. Иногда получается, иногда нет, но, например, когда я выпускал спектакль «Гамлет. Коллаж» с Робером Лепажем, то за три недели до выпуска я сказал: «Если кто-то ко мне подойдет с каким-то вопросом, будет убит». (Смеется.) Слишком большая была нагрузка и ответственность. Безусловно, я стараюсь за час до выхода на сцену уже не думать ни о чем другом. Я видел неоднократно, как мой учитель Олег Павлович Табаков за пять минут до выхода на сцену заканчивал важный разговор с каким-то министром и переключался. Нет, я так не могу, мне нужно отключиться заранее.

В чем нюансы работы с иностранными режиссерами?

Есть разница, но только одна. Они более дисциплинированы. Советский период, когда деньги никто не считал, нас страшно развратил. Там были другие ужасы, как, например, цензура, и людям ломали жизнь и судьбу. Но у нас понятия «творчество» и «художник» всегда означали что-то без границ, без правил и временных рамок. Ничего подобного в цивилизованном мире нет. Там абсолютно жесткий график и жесточайшие условия. И мне это нравится. Там есть четыре недели, и ты сдохни, но выпусти спектакль.