Константин Богомолов о театре и зрителях

Первый тур – простое собеседование, на котором я устанавливаю психологический контакт с людьми. На втором туре – это уже задания, подобранные индивидуально для каждого претендента. Кого-то можно попросить что-то почитать, кому-то дать этюд. А с кем-то нужны иные, нестандартные формы взаимодействия, чтобы понять, на что человек способен. Меня, честно говоря, меньше всего интересуют такие вещи, как темперамент или наличие профессиональных качеств, которые позволяют стать артистом. Важно, насколько человек действительно отдает себе отчет, что хочет этим заниматься. Нам не нужны те, кто рассматривает учебу как дополнение к своей основной работе. В то же время это должны быть интересные личности, на которых останавливается взгляд, от которых идет то, что вас цепляет. И, что немаловажно, это должны быть люди, не имеющие сформировавшегося представления об актерской профессии, навеянного участием в самодеятельности, первым образованием или собственным видением того, каким должен быть актер.

Можно ли вообще научить актерскому мастерству?

Выдающийся талант можно не испортить, дав ему технологические азы, развив физические и голосовые данные. Актерские школы существуют прежде всего для воспитания среднего артиста, который импровизировать не может и берет техникой. На самом деле наша проблема заключается не в количестве выдающихся актеров (их всегда мало), а в низком качестве артиста среднего, массового. Поэтому хорошего среднего артиста и должна выдавать наша школа.

Если вам интереснее работать со средним актером, зачем вы берете в школу выдающихся? Это какой-то сhallenge?

Да. И для меня, и для других студентов. Кроме того, это очень хороший обучающий фактор. Вы понимаете, искусство всегда мимитическое, то бишь подражательное. Лучшие мои воспоминания о педагогах – например, о моем мастере Гончарове – связаны не с тем, что он давал какое-то особенное знание, а с тем, что он был мощной личностью, и ему хотелось подражать. Точно так же мне хотелось подражать Някрошюсу или Фоменко. И это хорошо. Выбор того, чему человек подражает, очень много говорит о нем самом. Именно подражая, мы обретаем свой язык. Поэтому для актера так важно общегуманитарное образование.

То есть вы считаете, что актерам не хватает начитан­ности...

Начитанности, «насмотренности» других спектаклей разных стилей и направлений, разных режиссеров. Пока ты это не распробуешь сам, это очень трудно объяснить. Да и потом, для актера очень важна категория успеха. Если он видит, что бывает по-другому и это не менее успешно, чем то, что делает он, работая на своих десяти, ста тысячах штампов, он смелее идет на эксперимент. У нас часто говорят: актеру нужен жизненный опыт, но не нужны знания. Но ведь знания и опыт – это одного порядка вещи. А у нас такая ситуация, что гуманитарные предметы, я не стесняюсь говорить, плохо преподают в высших учебных театральных заведениях. Не потому, что плохие педагоги, педагоги зачастую замечательные, но отношение к студентам снисходительно-прощающее. Ну не прочел он этих книг, ничего не знает по истории музыки, но он же талантливый. И потом мы получаем катастрофу: люди выходят талантливые и необразованные, и их заносит в дебри безвкусицы. Не дай бог режиссеру встретиться с таким актером, в котором сочетаются успешность и невежество. Понимаете, в чем отличие нашей школы: студент должен бояться быть исключенным за незнание предмета гуманитарного.

Но вы же не один будете всем этим заниматься?

Нет, конечно, у меня есть замечательные союзники. Актерская школа 24 – это подразделение Московской школы нового кино, которой руководят Гена Костров и Дима Мамулия. Гена и Дима не раз приходили на мои спектакли, мы с ними общались, и они предложили мне создать актерский факультет. Я ответил «да» во многом потому, что ощутил в последний год и необходимость воспитывать людей в соответствии со своими взглядами, и внутреннее право это делать. Поэтому все совпало очень удачно: и приход Димы и Гены, и моя собственная эволюция.

Что поменялось в ваших взглядах на театр и кино?

Мы живем в эпоху, когда кино и театр, в особенности театр, радикально меняются. Происходит существенная ломка понимания того, что такое театр.

Этот процесс идет только в России?

Во всем мире. Я вижу, насколько молодые люди жадны до перемен. Главное, чтобы их желание обновления не разбилось о вечную российскую традиционалистскую молитву о том, что ничего нельзя трогать, это же великое наследие. Похоже на ситуацию, когда нужно обжить старое здание: в России его сначала снесут до основания, а потом поставят бетонную копию. В Европе же умеют жить в старых зданиях, сохраняя кирпичную кладку, но делая их при этом современными. Так же и с театром. Традиция живет, она никуда не денется. Не надо думать, что культура погибнет, если над ней не камлать. С ней все будет прекрасно. Эксперимент – это очень хрупкая вещь, гораздо более хрупкая, чем традиции, и потерять его опасно.

А зритель меняется как-то? Думаю, да. Мне очень хочется, чтобы в залы вернулся зритель, который ходит в кино на Тарантино, Триера, Аллена. Сейчас этот зритель театр игнорирует.

Как раз потому, что считает театр законсервированным... Абсолютно. Люди в пыльных костюмах разговаривают не своими голосами, натужно кривляются. Мы потеряли современную интонацию, нам нечем зацепить зрителя, потому что театр превратился в музей. А сейчас наконец начались изменения. И нам нужен новый зритель.

В то же время вы хотите раздражать своего зрителя, так?

Эта публика хочет получать со сцены не серенады и какие-то масла, увлажняющие мозг и душу, а острый диалог, спор, провокации, хулиганство. Еще она требует, чтобы к ней относились серьезно. И я, конечно, хочу зрителей провоцировать, бить их по мозгам. Мне кажется, тот зритель, о котором я мечтаю, именно этого и ждет.

Не боитесь, что на вас начнутся гонения в связи с вашими довольно резкими высказываниями и постановками?

Не боюсь. Я всегда решаю проблемы по мере поступления. Я искренне надеюсь, что период маразма в нашей стране закончится. А если не закончится, то я для себя буду делать выбор: нужно мне в этом маразме вариться или лучше поехать в Европу, где меня, не буду лукавить, ждут.

То есть мысль об эмиграции вы не исключаете?

Нет, если все будет так же печально развиваться, если будет процветать тот идиотизм, который нарастает последние полгода-год. Конечно, меня совершенно не радует жить под гнетом цензуры или идиотов, рассказывающих мне, что ставить, как ставить и когда ставить. Я всегда считал, что театр – это территория свободы.