Чтение на вечер: художница Шэрон Кивленд вспоминает дни изоляции и свой необычный досуг в эссе «Я читаю Селесте»

В нашем доме во Франции всегда жили коты и кошки. Первого кота я привезла с собой из Рима много лет назад. Александр вырос потрясающим — умным и благородным. Он умер молодым от неизлечимой болезни. Вскоре после появления Александра мы приютили Беллу — эта крупная дама появилась на пороге однажды ночью. Она никогда не чувствовала себя вполне комфортно в нашем обществе и могла, когда ее поглаживали, цапнуть или царапнуть, словно вдруг осознав, что мы не ее настоящие хозяева, которых она потеряла. Третья, Козима, была найдена малюсеньким котенком в затопленном подвале цистерцианского монастыря на границе с Чехией и переправлена через границу в лейке для цветов. Она так и осталась мелкой, решительной и энергичной. Позже я нашла Зефира — не менее благородного представителя рыжих, которого бросили на дороге позади нашего дома. Одним летом к нам присоединились четыре фермерские кошки, все они вскоре окотились (всего двадцать четыре котенка, все перепристроенные, включая Пилу, о котором я расскажу ниже). Две из них, Лимпет и ее дочь Смаджелина, стали жить у нас в доме. Лимпет была трехцветной, с потрясающе волевым характером, а Смаджелина — лишь тенью своей матери, не такой яркой, диковатой тихоней. Двух других — Минуш (Ласкушу) и Шапуль (Цыпочку), ночевавших в соседском флигеле, мы подкармливали. Ласкуша предпочла именно такой вариант, хоть и заходила изредка в гости. Цыпочка же была слишком дикой и пугливой: она боялась наших собак и остальных кошек. Наконец дочь соседа забрала ее в дом, доставшийся ей несколько лет назад по наследству, так что остаток жизни Цыпочка провела, нежась в кровати и на диване. Будучи еще котенком, она тусовалась в моем курятнике, откуда и взялось ее имя, пока ее отец — дикий кот по кличке Серый — не притащил ее под наш навес, где мы оставляли еду для диких котов, впоследствии исчезнувших (что в конечном итоге произошло и с Серым, которого я, впрочем, видела однажды в поле километрах в двух от дома и даже притормозила, чтобы окликнуть его. Он взглянул в мою сторону, как мне показалось, узнав меня, но подходить не стал). Как-то раз мой партнер привез из аэропорта не только наших друзей, которых он, собственно, встречал, но и маленького рыжего котенка — Бивиса. Этот весьма требовательный экземпляр до сих пор с нами. Фидель — еще одну рыжую, но более светлого оттенка, хрупкую кошку — я нашла в саду при мэрии. Она была худющей, очень юной, кишащей паразитами, но удивительно смелой и веселой, каковой остается и по сей день. Память подводит меня, когда я пытаюсь выстроить очередность появления кошек в нашем доме, но я думаю, что следующим был Жан-Бальтазар, кот, к которому я испытывала настоящую страсть. Мы приняли его за Пилу, который, после смерти приютившей его и его сестру Гризетту соседки, вновь оказался на улице и приходил только за едой, избегая прикосновений. Сестра его исчезла, и, так как она была ручной, я думаю, ее кто-то подобрал и забрал себе. У Жана-Бальтазара была поранена лапа, ее пришлось ампутировать, и так он прожил с нами до своей преждевременной смерти: однажды, в период моего недолго отсутствия, его переехала машина, после чего он на несколько дней ушел в поля, но затем вернулся, чтобы умереть у меня на руках. Мы «уговорили» Пилу переместиться в дом, так как видели, что здоровье его ухудшается. Прошли недели, даже месяцы, пока он наконец осмелился войти внутрь. После этого он до самой смерти валялся на кроватях. Ласкуша тоже перебралась внутрь, точнее, я сама притащила ее домой, найдя однажды лежащей на спине под дождем: я думала, это инсульт, но теперь знаю, что то были первые симптомы опухоли мозга, от которой она впоследствии умерла. Луну принес ко мне фармацевт, нашедший ее в коробке на парковке супермаркета. У нее был жуткий лишай и невероятное обаяние. Она все еще харизматична, хоть и обладает неприятной склонностью к побегам. Аристид живет с нами почти три года: это огромный черно-белый кот. Мы думали, он тоже с фермы, но оказалось, что прежде он обитал в канализации неподалеку от шато. Однажды он просто зашел в наш дом уверенной походкой и улегся на диван, который впоследствии стал главным местом его обитания. Наш самый молодой кот — гладкий черный Орфей, которого подарили гостившие у нас друзья. После этого мой партнер сказал: «Больше никаких кошек». Но он говорил это и раньше.

Однако в прошлом сентябре наши друзья Симон и Валери привезли нам Селесту — небольшую молодую трехцветную кошку, которая часто наведывалась в сад их летнего домика. Друзья подкармливали ее, но не могли взять к себе, так как возвращались в Англию. Селеста — сложносочиненное маленькое существо, все еще диковатая, каким-то образом сумевшая выжить в течение года в маленьком городке. У нее были котята, но все умерли. Когда ее привезли, она все еще оплакивала их: у нее оставалось молоко, она не находила себе места. Ветеринар выразил сомнение, что Селеста когда-либо захочет поселиться в доме. Но этой зимой мы добились прогресса: Селеста обосновалась на одном из кухонных диванов, который полностью оккупировала, начала защищать свою миску и позволять себя гладить, хотя так и не шла на руки или колени. Она стала наведываться в спальню наверху, приметила понравившийся ей стул в библиотеке. Но особенно Селеста полюбила ванную комнату на втором этаже, где усаживалась по-компанейски рядом, пока я мылась.

А потом все изменилось. Мы не знаем почему. Случилось это во время изоляции, но похоже, никак с ней не связано. Селеста больше не хочет заходить в дом — только если в нем никого нет. Она боится собак и других кошек. Иногда она возвращается ночью или когда я подзываю ее поесть, но оставаться не желает. При этом, когда я выхожу в сад, она зовет меня, привлекает мое внимание. Она бродит за мной. Когда сажусь, тут же забирается на колени, мурлыча, укладывается клубком и пристально смотрит в глаза. Во время заточения, когда стояла хорошая погода, я стала выходить и так сидеть с ней каждый вечер. У меня не слишком много свободного времени, чтобы тратить пару часов на безделье (хотя я думаю, что занята делом, успокаивая и приручая маленькое дикое существо, и это отчасти работает) — поэтому я стала читать Селесте книги, убеждая себя, что трачу время с пользой. Вчера погода изменилась, но вот несколько вещей, прочитанных вместе с Селестой, пока было тепло.

Жак Деррида «Животное, которым я, следовательно, являюсь» — Деррида приходит к животному и покоряется ему — животному как таковому, животному в самом себе, животному, пребывающему в конфликте с самим собой. В примечании он пишет о кошках, которых отдавали ему со времен конференции в Церизи, о литературных созданиях Бодлера, Рильке, Бубера, Льюиса Кэрролла (конечно же), несмотря на то что кошка самого Деррида, в своей незаменимой единственности, не похожа на кошечку Алисы — котенка, который мурлычет, и невозможно определить, значит это «да» или «нет». Я читаю вслух несколько цитат из Хайдеггера. Селеста, забравшись на колени, мнет их своими лапками и закрывает глаза. Дело не в том, чтобы просто вернуть животному дар речи.

Барбара Пим «Неуместная привязанность» — эта книга комична, трагична и рассказывает о повседневности, хоть и не современной. Возможно, она и не о той эпохе, в которую была написана. У Софии, жены викария, есть кошка Фаустина, которую она обожает. Фаустина, однако, безразлична к ней. София говорит, что не может добиться взаимности, какой получалось достигать с другими кошками. То же самое происходит в отношениях с ее мужем Марком. Марк, которого отправляют купить на ужин жене и кошке рыбы, гадает, как угодить утонченному вкусу Фаустины. Во время отпуска в Риме София лежит на кровати и пытается представить, чем в этот момент занята Фаустина. Ее воображение рождает разные сценки: Фаустина энергично жует кусок мяса, садится столбиком и стучит хвостом, требует открыть дверь; отдыхает в кровати, свернувшись калачиком, точит когти на ноге о кресло. Софии почти удается почувствовать запах свежей шерсти Фаустины и ее приятное теплое дыхание.

Колетт «Кошка» — очевидно, никто не пишет о животных так, как Колетт, хоть я и сомневаюсь, что кто-то до сих пор ее читает. Саха, русская голубая с серебристым отливом, не собирается отдавать своего хозяина Алена его невесте Камилле. Эта кошка — его маленькая медведица, сизая голубка, жемчужный демон. Пока он думает, что через неделю начнет новую жизнь с любвеобильной и независимой молодой женщиной, кошка дарит ему свой поцелуй — быстрый, легкий, такие редко встречаются. Но взгляд ее суров. Камилле не слишком нравится Саха. В финале книги Ален оставляет Камиллу ради Сахи. Камилла не может поверить, что он уходит к животному, Ален же, хоть и признает, что Саха — животное, спрашивает, а существует ли нечто лучшее, чем эта кошка.

Джоанна Бурк «Что значит быть человеком. Размышления, от 1791 до наших дней» — эта книга начинается сатирическим письмом, опубликованным в 1872 году, в котором «серьезная англичанка» задает вопрос «Являются ли женщины животными?», ведь у женщин меньше законных прав, чем у животных. Бурк призывает женщин стать животными, дабы извлекать пользу из того, в чем им отказано. Позже Бурк цитирует слова Рози Брайдотти о связи защиты прав животных с либеральными ценностями, которые опасны, ведь идея о превращении животных в человека не может «следовать из доминирующей позиции или составлять ее сущность». Бурк предполагает, что нужно мыслить в рамках того, что она называет «негативной зоологией», исключающей бога, думать о радикальном сотворении миров. К этому она добавляет ленту Мебиуса и радикальную изменчивость — как формы мышления вместе с разнообразными мирами.

Энн Тайлер «Лестница лет» — потому что это история женщины, которая уходит из семейного дома на пляж и продолжает идти, пока не приходит в другой город, чтобы начать новую жизнь. Ее кот Вернон остается в старом доме, и, начиная жить заново, она берет другого — котенка Джорджа, будучи уверена, что больше не будет ни о чем беспокоиться. У него удивительно мягкая шерстка. Она напоминает молочай. Лежа на кровати у себя дома, героиня ощущает вмятину в матрасе. Котенок ползает под ней, касаясь ее тела — как будто случайно, но это не так. Ей кажется, что они исполняют танец, которому присущи благородство, достоинство, мастерство. Это тонкий роман о том, как строить отношения.

Мел Ю. Чен «Одушевленности» — я начинала ее несколько лет назад, но так и не дочитала. Мои глаза скользили по страницам под слишком яркими лучами солнца, вновь и вновь не в силах понять одушевление (animation) неживого, мертвого, неподвижного — как будто я превратилась в камень, держащий на коленях мягкий, теплый трехцветный камешек поменьше, цвет которого, считается, приносит удачу. Книга предостерегает от отождествления человеческих представлений о животном с животным как таковым. Чен пишет, что следует расширять существующее толкование реестра чувств. Мышление и ощущение посредством чувствования (sentience) поможет пересмотреть доминирующие иерархии одушевленности (animacy) за счет введения диапазона интер-одушевленности (interanimation) и признания непризнанного. Все это — не без определенных сложностей, как отмечает автор.

Оксана Тимофеева «История животных» — я переключилась на нее, потому что книга Чен по-прежнему казалась мне слишком тяжелой для чтения под палящим солнцем в холщовом шезлонге. Ощущая к тому же на себе теплый груз тельца Селесты, я то и дело погружалась в дрему. Я думаю, Тимофеева отстаивает право животных на собственную историю, историческую материальность, пусть и спектральную. Животные существовали до права и были исключены из него — чтобы снова превратиться в вещи. Я читаю вслух Селесте, как бы напоминая ей, что, поскольку животные на самом деле не владеют своей смертью, они не могут в действительности владеть и своей жизнью и потому не могут быть субъектом права. Пока она ерзает и урчит, разминая и вытягивая лапы, я напоминаю ей, что у нее особенный тембр голоса, вибрирующий внутри и заставляющий вибрировать воздух; что ее существо манифестировано — несмотря на отсутствие слов.

Элизабет де Фонтенэ «Молчание зверей» — это книга, к которой я всегда возвращаюсь, думая о животных, возвращении и смерти. Животным удается быть услышанными, даже не обладая двумя видами логоса — мышлением и языком, хотя Порфирий, в отличие от стоиков, убежден, что им присущ профорикос. Никто не обучал нас переводить их речь. Язык животных не говорит с нами. Какие права есть у того, кто не говорит, находиться в мире, который рассуждает, используя ясный, рациональный язык? Какие права есть у того, кто не может брать на себя какие-либо обязанности? Мы называем их, и они знают, что мы их называем. Кошки знают свои имена, но бывает, им просто лень отзываться. Де Фонтенэ приводит слова Монтеня о том, что мы живем под одной крышей и дышим одним воздухом, и между нами устанавливается извечное прижизненное сходство.

Жорж Перек «Жизнь, способ употребления» — перечитывая ее, я поймала себя за подсчетом упомянутых в книге кошек. Вот они: Леди Пикколо, серая кошка, принадлежащая женщине, живущей не в этом, а в соседнем здании; несмотря на это Леди Пикколо часами валяется на лестнице; Пип и Ла Минуш мадам Моро, спящие на ковре, расслабленно раскинув лапы в позе, известной как «парадоксальная» стадия сна (которая, как принято считать, соответствует моменту сновидения); Пти Пус (Пальчик), принадлежащий Маркизо, который предстает в начале маленьким котенком — черным с бронзовыми прогалинами и белым пятном под шеей, в плетеном кожаном ошейнике; Покер Дайс — жирный котяра Жильбера Берже, который спит на плюшевом одеяле небесно-голубого оттенка; и два безымянных котенка мадам де Бомон.

Я читаю Селесте. 2020

Оригинал текста на английском языке доступен на сайте музея «Гараж».